.
Эта переписка свидетельствует, что фигура Чаадаева была небезразлична для семьи царя. Но один факт при чтении ее сегодня поражает: только что произведен суд и началась расправа над декабристами, пятерых повесили, остальных еще даже не успели сослать в Сибирь. В Россию в эти страшные дни возвращается не только близкий им человек, но и соучастник их дела, возвращается с письмами, которые неоспоримо свидетельствуют о его близости с зачисленными в первый разряд преступниками. Почему Чаадаев не уничтожил этих писем? Почему не попытался утаить масонский патент? Ведь масонские ложи давно запрещены в России. Тут не просто человек дерзко идет навстречу своему испытанию, будто томимый жаждой «ощущения опасности»[130], которая была свойственна, например, декабристу Михаилу Лунину,— он бросает дерзкий вызов судьбе.
Кто знает, может быть, слово «безумец» по отношению к Чаадаеву впервые сорвалось с царских уст именно в ту минуту, когда он дочитал «всеподданнейший рапорт» своего брата Константина?
Впоследствии Чаадаев напишет: «Меня часто называли безумцем, и я никогда не отрекался от этого звания»[131].
Перед царем на столе для справок постоянно лежал «Алфавит декабристов», Чаадаев в него, естественно, внесен. Однако не зря современники считали личность Чаадаева загадочной. Загадочна была его отставка, но еще менее понятно то, как аттестован Чаадаев в «Алфавите декабристов». Чья-то сочувственная рука совершила тут прямой подлог. «Чаадаев,— читаем мы,— был членом Союза Благоденствия, но не участвовал в тайных обществах, возникших с 1821 года».
26 августа Чаадаева подробно допросили в Бресте капитан-командор Колзаков, доверенное лицо великого князя. На допросе он вел себя как немногие декабристы, такие, как Николай Бестужев, Михаил Лунин, Михаил Фонвизин, которые не открылись на следствии, были сдержанны и тверды. Так, на вопрос о связях своих с Николаем Тургеневым, Якушкиным, братьями Муравьевыми, Трубецким Чаадаев заявил, что «кроме сношений дружбы, никаких и ни в какое время с ними не имел».
(Разумеется, это уже результат урока, извлеченного из знания о следствии над декабристами. Вероятно, возможный свой ответ он неоднократно обсуждал вместе с Николаем Тургеневым за границей.) На прямой вопрос допросного листка, не принадлежал ли он к каким-либо тайным обществам в России или за границей, Чаадаев решительно ответил, что «ни к какому тайному обществу никогда не принадлежал», так как считал «безумством и вредным действие тайных обществ вообще».
Такое впечатление, будто Чаадаев и писем, компрометирующих его, не уничтожил затем, чтобы и самому быть допрошенным, как его друзья, и высказать властям свою въездную программу. Обилие книг по религиозным вопросам, которые он с собою вез, Чаадаев объяснил стремлением «к умножению познаний своих насчет религии и укрепления своего в вере христианской»; он всегда «с горестию» думал «о недостатке веры в народе русском, особенно в высших классах».