С 9 утра до 7 вечера Мария Константиновна развезла по всем адресам обе брошюры. Впоследствии, на допросе, прокурор отказывался верить, что она могла сделать это одна, без всяких помощников. Последним она опустила в городской почтовый ящик письмо в Париж. В нем говорилось, что образчики кружев приняты и можно отправить заказ по адресу. Это было сигналом для друзей в Париже, что она развезла в Петербурге свое письмо и теперь пора высылать бандероли. Тут только она испытала душевное освобождение: «Я боялась, чтобы не арестовали до сдачи письма, и когда дело удалось, почувствовала, что хоть на этот миг сорваны душившие меня цепи».
Цебрикова была арестована в номере гостиницы. При аресте она сказала жандармскому полковнику: «Мой предок Княжнин потерпел за стих «Самодержавие всех бед содетель», а дядя мой, Николай Цебриков сидел в Алексеевском раввелине в крепости, и когда поднималась вода в Неве, окна закрывала вода. А за что сидел? За то, что хотел свободы всему русскому народу». Это был вершинный миг судьбы Цебриковой. Не зря она обратилась к памяти своих предков. Она ждала этой минуты.
На допросах Цебрикову спрашивали, куда и сколько развезено экземпляров письма. В редакциях газет были сделаны обыски в поисках крамольных брошюр. В тюремном заключении Цебрикову навещали друзья «с воли», с волнением сообщали, что письмо наделало шуму, а заграничные газеты приходили в Петербург, замазанные черной краской,— там были сообщения о письме Цебриковой.
Боясь, что ее арестуют на границе или в дороге, Цебрикова предусмотрительно послала экземпляры письма и брошюры о каторге Лаврову, Лиле Буль, известному датскому литератору Брандесу и Де Губернатису, в Италию (он был известным издателем словаря европейских писателей), а также Джорджу Кеннану — американскому журналисту и путешественнику, который в это время заканчивал работу над своей знаменитой книгой «Сибирь и ссылка»[270].
С тремя последними Цебрикова и прежде состояла в переписке. Друзья сообщили ей, что именно огласка дела в Европе спасла ее от более строгого суда.
Когда Александру III доложили о письме Цебриковой и аресте автора, он будто бы расхохотался и сказал: «Отпустить старую дуру!» Однако прибавил, что жить с ней в одном городе невозможно. Если письмо не произвело на царя большого впечатления, то сильно раздражила брошюра «Каторга и ссылка», и в особенности цитата из английской газеты «Times», где было сказано, что своим бесчеловечным обращением с заключенными в сибирских каторжных тюрьмах царь порочит монархический принцип. Это вызвало его ярость.