— А ты почему остался? — спросил отец. — Как они без тебя, одни? И куда их?
— Куда — неизвестно. Важно вывезти из-под удара. А у меня здесь работа.
— Здесь? — переспросил отец. — Я сразу понял и скажу: решение твое по душе мне. Иначе коммунисту нельзя. Перебирайся к нам теперь. Вместе дружнее. Глядишь, и мы чем-то поможем.
— Вместе несподручно, папа. В случае чего Люся знает, где меня искать. У нее не спрашивайте, не скажет.
— Понимаю, — ответил старик.
Евгений тихо вошел в спальню. Мать лежала на спине. На бледных щеках ее выступили слабые розовые пятна. Опущенные веки изредка вздрагивали, безжизненно лежали руки. Седые волнистые волосы были, как всегда, аккуратно причесаны.
— Поговори с Люсей, — шепнул Антон Ефимович. — Она тоже свалилась, более суток не отходила от мамы.
Увидев рядом брата, Люся поднялась, еле слышно попросила:
— Не забывай нас. За маму боюсь. Очень слаба она.
На прощание отец поцеловал сына, сказал:
— Счастья тебе, сынок!
Евгений улыбнулся.
— Спасибо, папа, береги маму. И будьте осторожны.
Расставшись с сыном, Антон Ефимович долго ходил по пустой, неуютной квартире, то и дело прислушиваясь к приближавшемуся грохоту. Из разговоров с Евгением ему было известно, что по приказу Верховного Главнокомандования войска оборонительного района эвакуированы, а на рубежах прикрытия остались небольшие силы партизан из числа тех патриотов-одесситов, которые вступили в первые дни войны в ополчение, истребительные батальоны. «Конечно, сдержать противника они не смогут, — сказал Евгений, — но до поры, до времени будут имитировать наличие войск на занимаемых рубежах».
Узнал старик и о том, что защитники Одессы сковали у стен города всю 4-ю румынскую армию, насчитывавшую около двадцати дивизий, и нанесли ей огромные потери в живой силе и технике.
Долго тянулся пасмурный день шестнадцатого октября сорок первого года. Когда стемнело, Антон Ефимович услышал приглушенный рокот автомобильных моторов. Подойдя к окну и отодвинув штору, он увидел, как вслед за пробежавшими машинами по улице к центру города потянулись повозки, а по тротуарам, озираясь на темные глазницы окон, продвигались вражеские солдаты. «Вот они, завоеватели. Посмотрим, кому из них удастся унести отсюда ноги», — подумал старик.
Город умолк, насторожился. Даже на Дерибасовской, до войны веселой и жизнерадостной, было пусто. И все-таки жила Одесса, и фашисты знали об этом. Они чувствовали на каждом шагу, что одесситы не сложили оружия, не покорились.
Антон Ефимович, не вынеся лязга кованых сапог, сидел с закрытыми ставнями. В доме стояла гнетущая тишина. Лишь изредка доносились кашель и стоны Серафимы Филатовны. Люся, кутаясь в теплый плед, забилась в угол своей зашторенной комнаты.