Ричард был единственным сыном у своих родителей. Лаура — его частичка, и у нее такие же, как у отца, синие глаза и черные густые ресницы. Отворачиваюсь к окну и как можно незаметнее вздыхаю.
— Это она? — до странного тихо, будто угадав, о чем мои мысли, спрашивает Дэниел. — На фотографии? — Он приближается к этажерке, глядя на снимок в рамке, украшенной разноцветными сердечками.
— Да, это моя Лаура, — говорю я, чувствуя, что уже скучаю по своей неугомонной выдумщице и шалунье дочери. — Осенью пойдет в школу. Спит и видит себя первоклассницей.
Дэниел берет рамку и всматривается в изображение с неподдельным интересом. Меня переполняет материнская гордость.
— Красавица, — бормочет он.
Счастливо улыбаюсь.
— По мнению ее детсадовского жениха, она «красивее всех на целой земле».
Дэниел смеется.
— Должно быть, женихов у нее хоть отбавляй.
— Любимый — один. Остальные «не в ее вкусе».
— Это она так говорит?
— Ага.
Глаза Дэниела светятся теплом.
— Ишь ты! По-видимому, дамочка основательная и серьезная.
— Серьезнее некуда.
Он ставит рамку на место и нечаянно задевает пластмассовый кукольный кофейник. Тот падает, и прямо на бежевый джемпер Дэниела выплескивается почти черная жидкость.
Ахаю и прижимаю руку к губам. Дэниел смотрит на уродливое пятно в полной растерянности.
— Что это?
— Не знаю, — лепечу я. — Может, настоящий кофе или разведенная в воде краска для рисования. В любом случае надо будет застирать. — Подхожу к нему ближе, немного наклоняюсь, поджимаю губы. — И на джинсы немного попало… Снимай-ка ты все.
Дэниел медленно качает головой и прижимает руки к груди, будто боится, что я сейчас сама брошусь его раздевать.
— Н-нет… Я, хоть и не страдаю особенной стеснительностью, не могу так сразу…
Меня разбирает смех.
— Думаешь, я тут же стану к тебе приставать?
— Мм… Не думаю, но мне как-то неловко.
Отмечаю, что, когда Дэниел растерян, он еще более мил. Что это со мной? Неужели настала пора задуматься, что, хоть Ричарда больше нет, на свете есть много других, живых мужчин и не грех с одним из них сблизиться и вновь зажить полноценной жизнью? Внутренне содрогаюсь и, придавая своему лицу почти беспечное выражение, спешу прочь из комнаты.
— Раздевайся! — кричу, уже направляясь к своей спальне. — Я принесу тебе какую-нибудь одежду, походишь пока в ней, чтобы не умереть от неловкости!
— Свой пеньюар? Или ночнушку? — громко спрашивает Дэниел.
Смеясь, вхожу в спальню и правда подумываю, не предложить ли ему шутки ради свою шелковую розовую пижаму в белый цветочек. Рассеянным жестом берусь за ручки нижнего комодного ящика и, лишь наполовину его выдвигая, сознаю, что я делаю. Пальцы холодеют, будто в них закачали ледяной воды, сердце замирает.