— Он прекрасен, — обратилась она к Джону, оттесняя плечом Кромвеля. — Кэтрин Чамперноун, — произнесла королева, надевая перстень на безымянный палец моей правой руки, — я вручаю вам это для того, чтобы вы передали перстень моей дочери. Вы отдадите его, когда она подрастет и уже не потеряет его случайно — когда она сможет все понять и узнает, что я любила ее. Кромвель, поклянитесь мне еще раз, что Кэт всегда будет находиться там же, где и Елизавета, — во всяком случае, до совершеннолетия принцессы. Вы ведь дали мне слово.
— Дал, ваше величество.
— И раз уж я не могу повидать свою девочку, — тут я невольно подумала о королеве Екатерине, которой Анна не позволяла видеться с дочерью, — вам, Кромвель, следует позаботиться, чтобы Кэт с перстнем была там в мои последние минуты.
— Это условие входит в наш договор.
У меня по телу пробежала дрожь. Я гордилась оказанной честью, но и страшилась ее. Говорила ли Анна о том, что я должна присутствовать при казни, если ее приговорят к смерти? И при этом перстень должен быть на моем пальце? Я уже хотела спросить об этом, но Анна заговорила снова:
— Я по-прежнему намерена заявить на суде о своей невиновности, пусть вы и сфабриковали эти обвинения. Вам понятно, Кромвель? Я ни в чем не виновата и скажу об этом прямо.
— Ваша речь на суде — это ваше дело. В пределах разумного.
— Разумного?! — воскликнула она с горьким смешком. — Ступайте теперь прочь, пока я не утратила власти над собой. А я не должна, не могу себе этого позволить.
Я с грустью подумала о том, что теперь она утратила власть над своей жизнью. В последнюю минуту, когда я сжала на прощание ее руку и уже собиралась уходить, Анна удержала меня, привлекла к себе и крепко обняла.
— Отдашь это моей бесценной солнечной девочке через много лет, — прошептала она и поцеловала меня в щеку.
— Передам, ваше величество. Клянусь, что всегда буду ей хорошей наставницей и добрым другом.
Кромвель повел нас прочь из комнаты. Прежде чем дверь за нами затворилась, я услышала громкий всхлип и подумала, не разрыдается ли сейчас Анна.
— Стало быть, та речь, которую вы ей дали, предназначена не для суда, милорд? — спросил Джон, когда мы вновь садились на коней в главном дворе крепости.
И даже громкие крики чайки, парившей над рекой, не смогли заглушить слов, которые вполголоса пробормотал Кромвель:
— Нет. Для эшафота.
После суда, который я сочла пародией на правосудие (позднее мне рассказывали, что один из судей, Генри Перси — первая любовь Анны, ныне герцог Нортумберлендский, — упал без чувств, и его пришлось вынести из зала), Анну признали виновной по всем статьям. Мужчин, проходивших по ее делу, постановили казнить на Тауэрском холме за пределами стен крепости, а Анну — на лужайке Тауэр-Грин внутри. Чтобы на место казни не попали ни ее сторонники, ни праздные зеваки, Кромвель никому не назвал точной даты и времени, но мне велено было явиться туда, ибо таков был его уговор с Анной. Сколько раз я потом молилась о том, чтобы никто не сказал Елизавете, что я присутствовала при казни ее матери!