– Знаю! – махнул рукой Олег. – На чужбине тот, кто в родной земле был врагом, становится первым другом. Но скажи мне, Добродей, что за вещицу ты снял со своей шеи?
– Крест, – сказал старший дружинник глухо.
– Вижу, что не круг. Не слишком ли затейливая вещица для такого… как ты?
К чему клонит Олег, Добродей смекнул сразу. Крестик действительно не простой, особенный. Большинство киевлян носили обычные литые висюльки, из простого железа, а то и вовсе деревянные, лишь богачи – из серебра. А этот золотой, с глазками самоцветов по краям. Не только роскошь – редкость, киевские мастера делать подобные не умеют.
– Погоди, не отвечай.
Веки князя чуть припустились, дыхание стало спокойным, размеренным, лицо разгладилось. Розмич с беспокойством глядел то на Олега, то на Добрю, а к крестику на собственной шее даже прикоснуться боялся.
– Ты хороший воин, – после долгого молчания начал Олег, – честный. Мне рассказывали, как сражаешься, в руках подлеца оружие ведет себя совсем иначе. – Князь глянул через плечо. – А твои удары сильные, плавные, и меч, говорят, будто поет от счастья, когда пальцы цепко держат рукоять. Ты честный воин, Добродей, – повторил князь. – Жаль, ромейские жрецы тебе песка в глаза насыпали, но это простительно. Тебе простительно, не им. Я задам вопрос, а ты ответь, как считаешь нужным. Я поверю в любой ответ. Княгиню Диру ты убил?
Все, кто собрался в этот миг подле князя, затаили дыхание, тревожно замерли. Брови Розмича хмуро сошлись на переносице, он непрерывно смотрел на друга. И хотя губы новгородского дружинника оставались неподвижными, Добродей прочел по ним все, что хотел сказать Роська. Отговаривал.
Да и сам князь немногим отличался от своего дружинника. В голове Добродея по-прежнему звучал голос, который незаметно подчеркивал главное: «Я поверю в любой ответ».
Можно сказать «нет». Тогда начнется новая жизнь – жизнь в свободном Киеве, под рукой мудрого, смелого князя. И пусть этот князь мурманин, пусть Христова вера для него значит не больше, чем мешок гнилой репы, зато с ним Киевская земля обретет заслуженное величие. А в то, что спасение души важнее счастливой жизни среди людей, Добродей никогда не верил.
Можно сказать «нет». И никто не посмеет осудить за этот поступок. Это не трусость, а выбор.
– Да, она так пожелала, – вздохнув, ответил Добродей. – Это ее крест. И священников, бывших при ней, убил тоже я. И тело Осколода с пристани забрал. И похоронил.
Все-таки старший дружинник надеялся, что последним словам Олег удивится. Но на лице князя ни один мускул не дрогнул. Хотя кое-кто из стоявших за ним ахнул, по толпе пошел шепоток, превращаясь в гул.