Мы побежали куда-то вверх по узкой дорожке в обрыве и… дальше нет дороги: отвесная стена. Мы остановились. Что делать? Нигде нет лазейки. Возвращаться обратно, искать в темноте путь? Но бойцов нам уже не догнать, куда же мы побежим?
Осмотревшись, увидели, что стоим возле крохотной пещерки в скале, и сразу решили — забьемся в эту пещерку и будем здесь сидеть, в душную темноту потерн не тянуло. Длина пещерки позволяла лечь и вытянуться. Женя свернулся возле меня калачиком и положил на меня голову. Какое блаженство лежать, если вообще могла идти речь о блаженстве!
Не знаю, когда и как мы погрузились в сон, впервые за четверо суток. Но не сладок был этот мертвый, тяжелый, без всяких сновидений сон, скорее похожий на бесчувственное состояние. Вскоре я открыла глаза. Мне казалось, что я и не спала, острые камни, выстилавшие пол пещеры, впились в голову, плечи, бока. Весь остаток ночи пришлось без конца ворочаться.
Не помню, как рассвело. Я чувствовала себя умираю-, щей. Веки налились свинцом, мне стоило больших усилий слегка их приподнять. Когда они снова падали, то в ту же секунду я проваливалась в какую-то пустоту, где не было нравственных пыток, сжигающей жажды, ужасов, 35-й батареи, выстрелов и стонов раненых. Но увы, все эти мучения вскоре возвращали меня снова к жизни без надежды, к ужасной жизни, которая была хуже смерти.
С наступлением утра скалы ожили. Везде, во всех пещерах и щелях, куда только можно было забиться, сидели бойцы и командиры. С восходом солнца все расползлись в разные стороны по прибрежным камням Многие подходили к морю, черпали касками соленую воду и пили. Когда я возвращалась из небытия, у меня невольно вырывался стон — пить! Солнце палит, искрится под его лучами обманчивое море, нежно и спокойно, как ни в чем не бывало, бьются ленивые волны о прибрежные скалы, воды много, но что это за вода!
Нет сил больше терпеть, губы покрылись сухой коричневой коркой. Только одно желание: пить, пить…
— Мама, я пойду напьюсь и принесу тебе воды.
— Хорошо, только осторожно… Смотри, чтобы тебя не убили…
Женя бежит к морю и через пять минут возвращается с каской, наполненной морской водой. Я проглатываю один глоток — мерзость, все равно, что пьешь английскую соль; пробую проглотить второй и чувствую сильную тошноту. Передаю каску Лиде, но и у нее горько-соленая вода вызывает гримасу отвращения.
И все же время от времени Женя бегает пить морскую воду и приносит ее нам. Жажда не только не утоляется, но еще больше усиливается.
Наверху находятся немцы, мы это знаем по тому, что всю ночь мимо пещерки проносились пули, падали сверху и взрывались гранаты, вспыхивали и зажигались осветительные ракеты, а утром мы увидели много трупов на камнях. Посреди них навзничь, вытянувшись во фронт — руки по швам, — с запекшейся кровью на виске, лежал в своей зеленоватой форме убитый немецкий автоматчик. Он распрощался с жизнью за попытку проникнуть туда, где не смел показаться фашист, пока жив здесь хоть один советский боец. Это был первый немец, которого я увидела.