. В последующем Зиновьев и Каменев не раз публично каялись в своей ошибке. Это октябрьское заявление 1917 года стало их проклятием. Но, думаю, сегодня история дает уже другую оценку сомнениям соратников Ленина. То было интуитивным предостережением.
Троцкий решительно не мог понять этих колебаний. Он объяснял их больше духовной слабостью и боязнью исторической ответственности, нежели просчетами в анализе конкретной ситуации. Ознакомившись с фондом Г.Е.Зиновьева, особенно с его последними письмами Сталину незадолго до своей гибели, смею утверждать: у этого человека (а Каменев почти всю жизнь шел за ним) "духовный стержень" всегда был слабым, его оригинальному мышлению не хватало мужества. Свое октябрьское заявление Зиновьев и не пытался защищать… Он только каялся. Таким Зиновьев был всю жизнь. И в пору своей наивысшей известности, в в последние месяцы своей трагической жизни. "Мускулы" воли у него всегда были дряблыми. Например, за год с небольшим до своего расстрела Зиновьев писал Сталину: "…в моей душе горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение…"[63] Так мог говорить и писать только человек, которого сталинский застенок сделал духовно полностью беспомощным. Троцкий был замешен совсем из другого теста на дрожжах революционной воли.
Он мог колебаться лишь в период "межвременья", но только не в час, когда слышал призыв рожка судьбы, а ею для него была революция. Троцкий, по-прежнему участвуя в многочисленных митингах, проводя текущие и экстренные заседания Петроградского Совета или Военно-революционного комитета, почти без обиняков, прикрываясь лишь слабым словесным камуфляжем, вел линию на подготовку вооруженного восстания. Однако позже, через два десятка лет, его деятельность будет расценена Сталиным как предательство: "На заседании Петроградского Совета Троцкий, расхваставшись, выболтал врагу срок восстания, день, к которому приурочили большевики начало восстания"[64].
В действительности же Троцкий положил на алтарь восстания не столько перо и организаторские способности, сколько свое идейное влияние трибуна. Он был одним из самых активных "расшатывателей" старой государственной машины и создателем нового, революционного климата эпохи; по сути, помогал воплотить в жизнь афоризм Д.С.Мережковского: "Всякая государственность — застывшая революция; всякая революция — расплавленная государственность"