Обмотав лицо, я сел рядом и начал перечислять все ее измены, каждый раз проводя кухонным ножом кровавую черту на ее теле. Раз я задел вену, кровь пошла сильно, но я засыпал рану солью, и кровь остановилась.
«Ты понимаешь, за что ты умираешь?» — спрашивал я ее.
Она была в шоке, но глазами что-то показывала, чего я не хотел понимать. О, эти глаза!.. Они говорили так ясно!.. Я читал в них, как в книге, но делал вид, что ничего не понимаю — так делала она, рассказывая об очередном своем любовнике.
Всё это продолжалось долго. Я говорил и резал, она стонала и дергалась. Это
— за негра из Габона. Это — за итальянца с диско. Это — за перса с губами. Это — за химика с ушами. Это — за тех, кого я не знаю… Я специально выбирал такие места на ее теле, которые больше всего любил ласкать. Да, именно эти места и были самыми нежными… Кровь уже была всюду — на полу, на кровати, на мне, на её игрушках…
Потом я взял канистру и вернулся в комнату. Она ворочалась, шевелилась, урчала. Ее ресницы вздрагивали, по изрезанному телу бегали судороги.
«Это твой последний оргазм, больше не будет». Я начал лить из канистры бензин.
Вначале облил ее, отчего она стала корчиться сильнее, потом все углы, бумаги, кассеты, игрушки, одежду, занавеси, ее белье, трусы и лифчики (их я разбросал по комнате, предварительно изрезав). Провел бензиновую дорожку до дверей, вернулся, поймал ее угасающий взгляд. Ненависть, мольба, ужас.
«Пока! Не скучай! Встретимся в другом месте!»
Казалось, она ответила мне глазами. Я долго целовал эти глаза, чувствуя вкус крови и бензина…
У двери надо щелкнуть зажигалкой. Огненная змейка ринулась в комнату. Я запер замок на два оборота, слыша, как в комнате начало гудеть, и вышел на улицу, никого не встретив в подъезде.
Обошел дом. В ее окнах металось что-то красно-оранжевое, вроде её любимой цветомузыки. «Вот и диско, ты это очень любила, потанцуй в последний раз». Потом полопались стекла, а из окна, я это хорошо помню, вылетел черный плотный клуб, взвился над крышами и начал уходить в небо… В доме стали кричать и бегать. Захлопали двери, заголосили дети…
Я не уверен, ваша честь (или, лучше сказать, ваше бесчестье), что все было именно так. Так, во всяком случае, мне так помнится… Я любил ее, но она предала меня, и за это я убил ее. Вы, ваше бесчестье, хоть сейчас и стары, но тоже когда-то были мужчиной — судите меня, если можете… Я знаю, что в ныне просвещенной Германии нет смертной казни, но даже если бы она и была, я не очень сожалел бы об этом… Да, и сделайте, пожалуйста, скидку на разность рас, темпераментов и понятий, а также на то, что я как раз собирался перейти в зороастризм — пророк Заратустра, явившись мне во сне, приказал доказать свою преданность, что я с удовольствием и произвел… И, главное, не забывайте: не судите, да не судимы будете, ваше бесчестье, хотя говорить подобное судье с вашим стажем по меньшей мере глупо. Мне нечего больше сказать. С уважением, или, вернее, с презрением (что, впрочем, для вас одно и то же), примите и прочее…»