— Да, Шреклихе, Страшный. А вы… откуда узнаете? — удивился я.
Шофер продолжал прикидывать:
— Наверно, для нас он был Грозный, а для вас — Страшный.
— Может быть. А как знаете?
— Да еще со школы в голове застряло. Мы нем-язык учили. Знаешь, бывает, что-то западёт куда-то туда, завалится далеко и лежит там до поры до времени…
От такого обилия глаголов и наречий голова пошла кругом, но я ответил:
— Да, понимаю.
— А Иван мужик суровый был, беспорядка не терпел… А знаешь, почему он своего сына укокошил?
— Кокоша? Сказка? — вспомнилось что-то смутное про крокодила.
— Какая сказка — реально убил! Ну, в музее еще не был, картину Репина не видел, нет? Он еще такими дикими глазами смотрит…
— За изменство? — предположил я.
— Не, за измену это Петр… и Тарас Бульба… Какое там!.. За бабу!.. Прикинь, ходит как-то царь ночью по Кремлю, не спится ему, бессонница заколебала, и вдруг видит — сноха беременная, босая, по коридору тихо пробирается… Сноха?.. Ну, жена сына… невестка, одним словом… В исподнем, брюхатая, босая, по темным коридорам шастает!.. Ну, Грозный её и оттаскал за волосья — куда, мол, сука, крадешься, людей пугаешь?.. К полюбовнику нешто, блядина эдакая?
— Эдакая? — уточнил я слово.
Шофер, заложив крутой поворот, объяснил:
— Такая, значит… Ну, так говорят: такая-сякая-эдакая… Курвятина, словом. А сын проснулся и за жену вступаться начал, царь и огрел его посохом. А чего, в натуре — отцу перечить?.. Да еще такому?.. Будь мой отец или дядя — Грозный, я бы как мышь в шоколаде катался… Не рассчитал малость владыка — или в темноте не видать было — в висок угодил… А может, и самозащита была — сын с кулаками на него кинулся, а он жезлом неудачно отмахнулся…
— А не могло быть тут… адьюльтер между царем и этой эдакой снохой?.. А сын их увидел? — предположил я, вспомнив наших Каролингов, сплошь и рядом со своими дочерьми, сестрами и внучками спавшими.
— Может, и так… Кто царю перечить может?.. Но, по-любому, сам подрубил Рюриковичей… Вот что одна глупая босая баба сделать может! А потом пришли эти… Романовы с улицы… И началась дребедень.
— А знаете, мой прапрапредок служил у Грозного, опричник был… — сообщил я, чем вызвал его большое удивление:
— Иди ты! Как это? С какого бодуна?
— Да, он был бодун…
И я, не удержавшись, коротко пересказал ему то, что знал от мамы: этот Генрих фон Штаден родился в Мюнстере, учился на пастора, но повздорил с учителем, после чего сбежал к дяде, где научился строить крепостной вал. Оттуда, подравшись с кем-то, сбежал в Ригу (где решили возводить новый вал — на юге шевелились русские войска, было опасно). Там он жил хорошо, делал какие-то темные пушные гешефты с русскими, немного научился их разговору. Потом Ригу осадили войска Ивана Страшного, стало голодно и опасно, но Генрих продолжал ночами выезжать за вал к любовнице, где и был пойман русским дозором, но сумел внушить им, что он — перебежчик, знает чертежи крепости и как раз шел к русскому царю сдаваться. Ему поверили, хоть чертежей он представить не смог, сказав, что они тяжёлые, у него в Риге под койкой спрятаны, он, если надо, по памяти нарисует или, если отпустят, принесёт. Его даже взяли толмачом и представили великому князю, которому он понравился.