— Убедилась?
Бывало, слушательницы запоминали рассказанные им по секрету истории, перекраивали их на свой лад и пускали дальше. Так, я поделилась с Мэри-Энн планами сближения с матерью Генри, а потом этот рассказ возвратился ко мне вывернутым наизнанку: якобы мать Генри отказала мне от дома. Со сплетнями бороться бесполезно, только хуже будет, поэтому я даже не стала восстанавливать истину, а просто зареклась откровенничать с кем бы то ни было.
Я случайно услышала, как миссис Кук рассказывала миссис Маккейн, что перед самым отплытием из Лондона оказалась свидетельницей перепалки между мистером Харди и капитаном Саттером. Тогда она еще не могла знать, что судьба сведет ее с Харди, и не стала вслушиваться, но подумала, что матроса хотят списать на берег. Стычка закончилась тем, что мистер Харди вроде как подчинился условиям капитана, а тот ему пригрозил: «Если что — я тебя вот этими руками за борт вышвырну!»
Весь вечер эти две сплетницы строили догадки насчет той ссоры, как будто сейчас это имело какое-то значение, как будто могло добавить какие-то штрихи к характеру мистера Харди, который мы досконально изучили за время нахождения в шлюпке. Через пару дней, когда мы с миссис Кук рядком лежали на одеялах в нашем «дортуаре», она и мне пересказала тот же случай, расцветив его новыми деталями.
К тому времени Харди успел рассказать нам кое-что еще о человеке по имени Блейк, и она решила, что Харди и капитан сцепились именно из-за него. Как всегда, она не преминула выставить себя провидицей:
— Я мгновенно поняла, что наши пути еще пересекутся.
Полковник Марш вполголоса сообщил разным людям, что однажды сам видел, как мистер Харди безропотно отдал кому-то из офицеров бутылку виски. Может, это и был Блейк? Может, он забрал над Харди немалую власть? Или они сообща проворачивали подпольные махинации? А может, что-то не поделили? Слухи множились, затягивая в свой водоворот все новых и новых слушателей и рассказчиков, которые пришли к единодушному заключению, что у мистера Харди весьма темное и сомнительное прошлое. Любая история, связанная с Харди, была на вес золота, но требовала осмотрительности, чтобы предмет обсуждения ни о чем не догадался. Шепотки вплетались в канву предыдущих откровений, которые повторялись заново и толковались с такой одержимостью, как будто могли раз и навсегда прояснить, почему мы оказались посреди безбрежного океана, одни в целой вселенной.
Мистер Престон, поборник точности, в первый же день рассказал мистеру Синклеру, что нашел общий язык с судовым казначеем и от него узнал, что владелец лайнера увяз в долгах. А в шлюпке у мистера Престона возник вопрос: не сказалось ли бедственное положение владельца на техническом оснащении судна и удалось ли в полном объеме завершить все необходимые приготовления к рейсу? Слово за слово собеседники решили, что катастрофа была подстроена самим владельцем парохода для получения страховки. Ухватившись за брошенную мистером Харди реплику о том, что лайнер перешел в руки человека весьма оборотистого, мистер Престон опять вытащил на свет свой разговор с казначеем. По сравнению с другими пассажирами шлюпки деликатности у бухгалтера не было ни на грош. Ему и в голову не приходило, что в речи могут быть полутона и подтексты; я ни разу не видела, чтобы он склонял голову к собеседнику, понижая голос. Если ему хотелось высказаться, он рубил наотмашь, и этой ночью громогласно обратился к полковнику: