— Хитрец, — покачала головой баронесса. Князь рассмеялся и вновь обернулся к танцующим.
Между тем Елизавета Гавриловна стояла уж близ маменьки, и перед нею расшаркивался очередной кавалер, на сей раз бравый корнет. А Руневский направился к баронессе и князю, все еще увлеченным беседою.
— Итак, вы довольны? — обратилась баронесса к Руневскому, наставив на него свой лорнет.
— Весьма и весьма, — улыбнулся тот.
— Что же вас так обрадовало? — спросил князь.
— Прелестная девушка, с которой я танцевал только что, способна растопить самое холодное сердце и расшевелить самое стойкое воображение.
— Вот так отзыв! — ответила баронесса.
— Но разве вы не обратили внимания на дивный стан, на темные кудри, на необыкновенную фацию?
— Хм… — протянула Юлия Николаевна.
— Признайтесь, вы разглядывали ее! — блеснул глазами Руневский.
— Ну не более вашего, — ответила она.
— И ваш знаменитый лорнет был устремлен на нее не менее нескольких минут!
— Что же, это действительно так, я сдаюсь перед вашею проницательностью, — усмехнулась баронесса.
— Ах, Юлия Николаевна! Не берусь себе даже и представить, скольких особ вы лорнировали с сугубою пристальностью во все время вашей карьеры в свете.
— Карьеры в свете? Отчего вы так сказали?
— Но разве это неверно? Разве не делаем мы все карьеру в свете?
— Быть может, и так, но все же впредь не говорите так. Это несколько… дурной тон, вы не находите?
— Не буду спорить, Юлия Николаевна, и более никогда не повторю этих слов. Хотя…
— Хотя что?
— Неужели вы осмеливались лорнировать всесильного Зубова? Кто-то мне говорил об этом.
— И не только Зубова, Руневский, — усмехнулась баронесса.
— Вот как? — задумчиво сказал тот.
— А не кажется ли вам, господа, что при взгляде на Елизавету Гавриловну невольно припоминается некая художественная аллегория? — проговорил синьор Кавальканти.
— Какая же? — вопросила баронесса.
— Да вот, изволите ли, видел я некогда картину-аллегорию. — Кавальканти учтиво поклонился собеседникам. — На ней изображены были три женщины, символизирующие собой три возраста. Первая была совсем еще юная, невинная девушка, вроде Елизаветы Гавриловны. Этакий безмятежный, нетронутый бутон, спокойный и бледный. Подле нее — женщина, во всем блеске женского расцвета, подлинной зрелости, темноволосая, яркая, и такая… м-м, не подберу слова, живая! А рядом с ними изображена была древняя и страшная старуха, полностью увядшая, за чертами которой даже былой красоты не заметно. Страшное зрелище телесного увядания!
— Ах, какая аллегория! И как верно! — закатила глаза баронесса.