— Думаю, вы уже заметили, даже если еще пока не признались себе в этом, что мы нечто значим друг для друга; нечто такое, о чем каждый из нас, отказавшись от этого или утратив, будет сожалеть.
Тэлия снова принялась рассматривать картину Рубенса, и граф тихо произнес:
— Посмотрите на меня, Тэлия.
Она покачала головой.
— Я должна ехать домой. Вам известно, что я не могу оставаться так долго.
— А если я попрошу вас об этом?
— Вы сами знаете ответ.
— Это не ответ. Вы просто стараетесь следовать выдуманным вами правилам, которые в случае, если это касается нас, теряют свой смысл.
— И все же вам придется тоже следовать им.
— Почему?
— Потому что… — начала Тэлия, но не закончила. — Прошу вас, отвезите меня домой.
— Я так хочу, чтобы вы остались! Неужели это для вас ничего не значит?
В его голосе снова слышалась мольба, в которой было трудно отказать.
— Пожалуйста… — произнесла она.
Она взглянула на него и замолчала.
Не двигаясь, они взирали друг на друга, и весь мир для Тэлии исчез, оставшись только лишь в его серых глазах.
Его взгляд пронзал ее душу и тело и сливался с ее дыханием.
Впоследствии она не могла вспомнить, кто из них сделал первое движение.
Она неожиданно осознала, что граф держит ее в своих объятиях.
Ей не пришло в голову, что она должна сопротивляться.
Здравый рассудок оставил ее, и больше не существовало ничего, кроме его глаз, губ, у которых она оказалась в плену.
Их губы соединились, и Тэлия перестала быть собой, чувствуя, будто бы все ее тело сливается с ним воедино, словно от сотворения мира они всегда были одним целым.
Его руки сомкнулись крепче, а губы становились все более настойчивыми, и она почувствовала, словно ее от губ до груди вдруг пронзило странное сочетание боли и наслаждения, оно достигло сердца и стало его неотделимой частью.
И чувство это именовалось любовью. Оно было не таким, как Тэлия представляла себе раньше, но куда более острым, восхитительным и величественным.
И не нужно было бороться, ибо отныне она принадлежала не себе самой, но ему.
Он словно бы захватил и уничтожил всю сущность ее одиночества.
Это было тайной любви, чудом, перед которым она не могла устоять теперь и никогда.
В конце концов, когда она уже стала ощущать себя скорее ангельским, нежели человеческим созданием, граф оторвался от нее.
— Дорогая моя, милая! Зачем ты противишься этому? — спросил он. — Ты моя! Моя, и ты была моей изначально.
Тэлия постепенно вернулась к реальности, и это оказалось подобно падению с небес на грубую, жесткую землю.
— Пожалуйста… — прошептала она.
Словно разделяя ее чувства, граф сказал: