– Детали.
– А посылка от Анны?
– Реальность.
– И что в ней?
– Еще не придумал.
– А если уже не придумаешь?
– Как-нибудь выкручусь. Но без посылки от Анны нельзя: когда чудо пришло, экономить на чуде негоже.
– В Испании плохо работает почта?
– В Испании плохо работает время: его там так много, что сквозь него продираешься, как через джунгли теней. Там каждый камень из мостовой держит в памяти больше, чем любой русский памятник. Там время для всех замирает, даже если бежит, потому что столетия время бежало там пущенной кровью.
– А зачем нам застывшее время?
– Чтобы успеть рассказать о любви.
– Тогда пусть застывает, а я потружусь, не то мое время утечет моим гонораром.
– Ты ничего не сказала о тексте.
– Нормальный кусок с полунормальным Жуаном и его ненормальными бабами. Интригует. Порой веселит.
– Ты меня даже не ревновала?
– К чему? К твоим серым извилинам? Я тебя слишком знаю. Ты грешишь исключительно в воображении – со своим же воображением, чтоб распалить еще больше воображение.
– Слова ваши очень обидные, Тетя!
– Не строй из себя сладострастника. Ты не Герка. А если вдруг в чем не соврал, так то Герман с тобой поделился. И потом, зачем человеку с опытом личных измен качать из Сети разный бред про совокупления зверушек?
– Ты подглядела?
– Конечно. Теперь мне известно, что мужское достоинство трутня взрывается в теле у самки, что плоские черви – гермафродиты, а обезьянки бонобо используют секс как приветствие, практикуют оральные ласки и не чураются однополой любви. И давно тебя это заводит?
– Мне нужны типажи.
– Я так и подумала.
– Хорошо, – сказал я. – Ладно. Посмотрим.
– Дядя дуться надумал?
– Дядя надумал тебе отомстить.
– Это как? Подашься к бонобо или отдашься гиене с фальшьпенисом?
Когда вас не ревнуют, вы сами ужасно ревнуете. Я вспоминаю про анонимку и думаю: чем черт не шутит. Раньше Светка мне говорила, что скандалов не будет, но если я ей изменю, она мне изменит всю жизнь. Драться не станет, а просто наденет пальто и уйдет. Если я изменю, значит, мне ее недостаточно. Если мне ее недостаточно, значит, ее для меня сделалось слишком уж много. Если я изменю, то лучше бы ей не узнать, потому что иначе я не оставлю ей выхода, кроме как выхода вон. Раньше она говорила, неверность – это неверие в то, что можно любить одного человека, чтобы смириться с существованием всех остальных. Раньше я думал, что это бравада, но допускал и возможность ошибки. Изменять не очень тянуло, да я и боялся А когда сквозь боязнь изменял, казнил себя тем, что вымарывал это из памяти, как неудачный абзац из романа.