Он последовал за ней, шагая между двумя колеями, оставленными колесами инвалидного кресла на мягком зеленом ковре с золотыми узорами. По таким следам всегда можно было узнать, где она побывала. Если она куда-то ехала, это было слышно всем вокруг. Не имея возможности перемещаться бесшумно, лишенная уединения, Катя жила в мире, в котором люди смотрят на тебя сверху вниз, в котором тебе приходится задирать голову, чтобы встретиться с кем-то взглядом. В мире, который был непонятен Йенсу.
— Катя, за тобой не угонишься, — весело сказал он. — Представляю, какие у тебя сильные руки. Надо мне тебя взять к себе, будешь железные балки сваривать.
Она рассмеялась и поддала скорости, так что Йенс и правда чуть не отстал. Но он остановился и замер на месте, когда услышал звуки музыки, точно натолкнулся на какую-то невидимую преграду. Мелодия доносилась из-за закрытой двери. Простая и задорная русская народная песня. Катя оглянулась и, улыбнувшись, тряхнула светлыми локонами.
— Ну что же вы? Идемте, она не кусается.
— Не хочется ее беспокоить.
— Ничего, она это перенесет, — заверила его Катя и толкнула дверь.
Валентина встала из-за инструмента. Бледно-серебристое платье висело на ней слишком свободно. Она очень похудела. Валентина протянула руку. Он взял ее за пальцы, легкие, будто перышки, и почувствовал, что к горлу подступил комок. Какое-то мгновение он не мог издать ни звука, но руку не отпускал.
— Йенс, — произнесла она и слабо улыбнулась.
Ее темные глаза на исхудалом лице казались огромными, щеки провалились, кожа сделалась такой прозрачной, что Йенс даже видел тонкие вены под ней. Но волосы опускались ей на плечи такими мягкими волнами, что он с трудом удержался, чтобы не прикоснуться к ним.
— Йенс? — снова сказала она.
— Доброе утро, Валентина. Я счастлив видеть, что недомогание покинуло вас.
— Недомогание? — Девушка насмешливо приподняла бровь. — Так вот что это было. А я-то думала!
Он улыбнулся, и ее взгляд задержался на его лице. Если бы он сейчас обхватил ее плечи и изо всех сил прижал к груди, она влепила бы ему пощечину? Вы забываетесь, господин датчанин. Утопитель женщин. Любитель рассматривать звезды. Оставьте меня. Это бы она сказала ему?
А что бы она сказала, если бы он сейчас подхватил ее, сунул под мышку и убежал с ней, как вор с украденным ковром? Она бы засмеялась?
— Валентина, сыграйте что-нибудь для меня, пожалуйста.
— Для этого мне понадобится моя рука.
Он опустил взгляд на тонкие пальцы, которые все еще держал в своей ладони, поцеловал их и отпустил.
— Что бы вы хотели услышать?