Сколько недель он пробыл здесь? Восемь? Десять? В камере не было ничего, чем можно было бы делать отметки. Смены дня и ночи, наблюдаемые через отверстие вверху камеры, уже примелькались, и он сбился со счета. Бестужев вдруг понял, как наступает духовное просветление у монахов-отшельников: находясь в заточении и в одиночестве, либо сходишь с ума, либо начинаешь видеть и понимать то, что в обычной жизни прячется за бесконечным потоком информационной шелухи, окружающей современного человека. В тех же случаях, когда условия существования способствуют сосредоточению, открываются такие глубины сознания, которые ставят под сомнение бытующее представление о наличии у человека всего пяти чувств, функционирующих при этом в весьма ограниченном диапазоне.
«Ведь то, что произошло со мной, сродни грехопадению Адама и Евы… Вот он, истинный, кондовый, первородный источник греха — искушение! Так, наверное, бывает в жизни каждого человека: однажды в известный одному Всевышнему, а может, одному сатане день и час перед тобой появляется соблазн: украсть, соврать, предать, оболгать, — крутилось у него в голове, — и устоишь ли ты — вот в чем вопрос. На первый взгляд все происходит как бы случайно, само по себе, по стечению обстоятельств, а на самом-то деле ничего случайного не бывает. И ведь зря искушение связывают только с темными силами. Не действуют ли они в этом случае по своеобразному контракту с Небесами? Ведь как узнать, истинно ли добродетелен человек? А может, он не крадет только лишь потому, что не было подходящего случая? Вот и возникает искушение проверить на прочность такого праведника…
Но кристалл, кристалл был божественно прекрасен. Какой же волей должен был обладать Гуго де Пейн, чтобы такое чудо держать запертым в ларце столько лет? А может, именно в этом и заключалась истинная тайна могущества тамплиеров — в железной воле и следовании раз и навсегда определенным принципам?»
Бестужеву вдруг сделалось нехорошо. Мысль о кристалле была какой-то неуместной, неправильной, возникшей не вовремя. Более того, она его беспокоила, поскольку была… зловещего темно-фиолетового цвета. Было невозможно объяснить, откуда он знает цвет мысли, но соответствующее ощущение было абсолютно материальным. Для разнообразия он попробовал подумать о чем-то еще, и те, другие мысли вдруг тоже заиграли для него всеми цветами радуги. «Ничего себе, — подумал Бестужев, как бы наблюдая за собой со стороны. — А ведь в разговорном языке используют только понятие „черные мысли“, а они, оказывается, бывают разноцветные… Интересно, это я уже помешался или шестое чувство открылось напоследок?» И тут он решился на эксперимент.