— Готов прийти тебе на помощь, Шиш. Вспоминается Византия. В одиннадцатом веке по Рождеству Христову, как раз спустя веков этак шесть-семь после Никейского собора, Христофор Митиленский позволил себе такие стишки.
Святой отец, как будто бы до крайности
Ты рад, когда предложит продавец тебе
Святителя останки досточтимые;
Что будто ты наполнил все лари свои
И часто открываешь — показать друзьям
Прокофия святого рук под дюжину,
Феодора лодыжки, посчитать, так семь,
И Несторовых челюстей десятка два
И ровно восемь черепов Георгия!
— Спасибо, Сема, не зря ты книгочей. В нашей же особенно простодушной стране, — продолжал Князь, — подлинность мощей святых редко подвергается сомнению: попы кадят, народ покупает свечи, млеет и молится, а властям на это дело глубоко начхать. Другое дело — останки великих героев, которых потом можно бы и причислить к лику. Здесь уж пахнет хорошей поживой в смысле патриотической пропаганды. Не перебивайте и вы, Виктор, — осадил рассказчик писателя, который хотел что-то вставить. — Я как человек, потребляющий много шампанского и других прохладительных напитков, могу потерять нить. В храме, где я созидательно трудился, как раз шли раскопки под левым нефом. И надо ж было такому случиться, что в ходе раскопок обнаружился некий древний скелет. Причем с проломленным черепом. Клир возрадовался, дошло до владыки, и решено было объявить скелет героем сражений то ли с печенегами, то ли с татарами и, натурально, сделать мощи мученика предметом поклонения. Дошло и до губернатора, и тот тоже оценил перспективность затеи: паломники, новая гостиница, выносной буфет, торговля сувенирами, то да се. Но была все-таки одна неувязка: храм стоял на этом месте лишь с начала восемнадцатого столетия. И для идентификации мощей пришлось выписать из Москвы на областные деньги двух специалистов-археологов. Натурально, прибыли две смазливые тетки, одну, помнится, звали Маша, фамилия у нее была какая-то семинарская, что-то вроде Воздвиженская. Доцент, писала докторскую. Была она совершенно плоска, с писклявым голосом, надменна, учена и на удивление неуемна по анальной и оральной части… Сема, кажется, я отвлекся.
— Что ж, дело молодое, — вставил писатель, проникнувшись, видно, этим местом рассказа Князя. — Ученые дамы бывают — эх! Когда я поступал в аспирантуру, хотел сочинить диссертацию о влиянии Пушкина на Хераскова, сдал кандидатский минимум, но срезался на английском языке. Там в приемной комиссии… — Но он сделал усилие над собой, видно было, что это литератор с развитой волей, и лишь вздохнул. — Что ж, кому, как говорится, ВАК, а кому, как говорится, Вакх.