Михаил Шапоров проспал всю переправу через Ла-Манш. Он проспал всю Францию. Пауэрскорт уже забеспокоился, не проспит ли он до России, когда где-то за Кёльном русский вышел из купе. Они пересекли Рейн, первую из великих европейских рек, которую предстояло форсировать поезду на долгом пути через континент. На подъезде к Гамбургу пошел снег. Поля и фермы спрятались под мягким ковром, островерхие крыши городов укрылись белым покрывалом. Михаил подозвал Пауэрскорта к открытому окну, в которое врывался острый, как бритва, ветер с колючим снегом, чтобы Фрэнсис посмотрел на ледяные брызги — в них обращался пар, испускаемый трубой паровоза, — посмотрел, как они взлетают и опадают, плавно изгибаясь назад, вдоль хода поезда, а огромная черная машина, пыхтя, мчится вперед по белому снегу. Здесь пассажиры чаще сходили, чем садились на поезд. Многие вышли в Ганновере. Еще больше — чтобы взглянуть на архитектурные затеи Потсдама, и еще больше — в помпезном и чванливом Берлине. В поезде осталось лишь несколько стойких душ, которые добрались до Варшавы, а потом до балтийских красот Риги и Таллина. Наконец, еще три дня пути, и в полшестого вечера они прибыли в Санкт-Петербург. Михаила встречал экипаж. Шапоров доставил Пауэрскорта в британское посольство, и там они расстались, договорившись увидеться завтра в девять утра. Пауэрскорт еще из Лондона, телеграфом, успел назначить несколько встреч.
— Оставьте свои чемоданы здесь, портье принесет. — Голос, произнесший эти слова вяло и медлительно, но властно, принадлежал прекрасно одетому дипломату примерно тридцати пяти лет по имени Руперт де Шассирон. Тот занимал должность первого секретаря посольства и излучал победительное обаяние. Время от времени взлетала рука, чтобы проверить состояние волос, которые уже начали редеть на самой макушке, тогда как другая рука поигрывала дорогим моноклем, придававшим де Шассирону, как, видно, и было задумано, значительность и важность.
— Его милость — это, по-нашему говоря, посол, — пояснил он с нескрываемой иронией, — отбыл с какой-то благотворительной целью в сопровождении своей мегеры-супруги. Мне приказано позаботиться о том, чтобы вы не умерли с голоду.
Усилием воли Пауэрскорт сумел удержаться от искушения поподробней обсудить внешние и внутренние характеристики первой дамы посольства. По опыту работы в Южной Африке он хорошо знал, что такое посольская жизнь, как она удушающе замкнута, полна внутренних дрязг и междоусобиц. Между тем за разговором они вышли на площадь, окруженную зданиями Зимнего дворца и Генерального штаба, которые в свете фонарей казались не только величественными, но и зловещими. Прямо перед ними высилась Александрийская колонна.