Во Фридьере Эрик иногда вспоминал отца и в этих воспоминаниях неизменно видел его, обрюзгшего, сидящим перед телевизором. Еще он помнил отца толстой Кристианы, который приходил к ним по воскресеньям, вернее, приезжал на велосипеде с мотором и называл близнецов молочными шоколадками; хорошо еще, повторял он, моя Кристи не пожалела молока, но все равно уже сейчас заметно, а дальше будет только хуже, вон и волосенки у них курчавые, никакой щеткой не распрямишь, не то что у Эрика. Толстая Кристиана отворачивалась и начинала свистеть. Она никогда не отвечала своему отцу, который помогал ей из пенсии — раньше он работал на заводе — и еще привозил салат, или картошку, или зеленую стручковую фасоль, или морковку со своего огорода, целый пластмассовый ящик, набитый доверху и перетянутый синей веревкой, чтобы удобнее было везти на багажнике велосипеда.
Эрик рассказывал бабушке, что отец толстой Кристианы его любит, часто его хвалит и всегда — украдкой, чтобы другие не видели, — сует ему монетку и шепчет: «Вернешься домой, к матери, купи себе леденцов». Особенно часто Эрик вспоминал отца толстой Кристианы, когда после совместного воскресного обеда, обычно проходившего не у них наверху, а внизу, старые дядьки начинали рассуждать об огороде, овощах и фруктовых деревьях.
Они рассказывали, что большую сливу позади дома посадил еще их отец, когда им было лет двенадцать-тринадцать, столько же, сколько ему сейчас; они ничего не забыли, ни откуда привезли сливовое деревце — от одной дамы из Люгарда, у которой был настоящий фруктовый сад и которой их отец оказал какую-то услугу. Они росли вместе с этой сливой, а теперь она стала такая же никчемушная, как они сами, плодоносит через год, одним словом, отжила свое, да, отжила. Они повторяли это с довольным видом и немного выпячивали вперед подбородки, как будто собирались засмеяться; только они никогда не смеялись.
Лолу Эрик обожал. По утрам она провожала его до школьного автобуса. Спала она в коровнике, но в нужный час выбиралась наружу и усаживалась на пороге дома, негромким лаем поторапливая своего дружка, если тому случалось замешкаться, что, впрочем, бывало нечасто. Анетта смотрела, как они уходят: псина бежала чуть впереди мальчика, степенно и несуетливо, преисполненная сознанием важности своей миссии. Ритуал сложился сам собой в начале учебного года и с тех пор неукоснительно соблюдался: Лола трусила по дороге рядом с Эриком, шагавшим с огромным синим рюкзаком за спиной, оттягивавшим ему плечи, следила, как он садится в автобус, возвращалась домой, где за приоткрытой дверью на коврике ее уже ждала приготовленная Анеттой миска с теплым супом или хлебом, размоченным в разбавленном водой молоке, с чувством выполненного долга лакала из миски, не забывая тщательно ее вылизать, и снова бежала в коровник, чтобы успеть к концу утренней дойки.