— Мудрый у вас бригадир, — усмехнулся Колосков, с любопытством разглядывая старушку. — Сам-то почему не перевезет?
— Подводы все в разгоне. На ферме работают.
— Вот-вот. И у нас, бабушка, в разгоне. Граница, служба. Никак не могу.
Старушка встала:
— Так чего ж ты меня на стуло сажал? Что я тебе, больная какая? А теперича «не могу».
Она опять поправила платок и, еще раз неодобрительно посмотрев на Колоскова, не попрощавшись, вышла за дверь.
— Идут, как в горсобес, — словно оправдываясь, проговорил Колосков, проводив ее взглядом, и вдруг его глаза загорелись живым огоньком: — Вы хорошо рассмотрели ее лицо? Это же вылитая Арина Родионовна, няня Пушкина. У нее такой умиротворенный мудрый взгляд. Ни хитрости, ни лукавства. Только тихая, ясная мудрость. Я бы взялся ее рисовать.
— И вы не захотели помочь ей?
— Поймите, застава…
В комнату быстро вошел Нагорный.
— Товарищ Колосков!
Тот встал.
— Я приказал Смолякову перевезти сено старушке. Почему вы отказали?
Колосков недоуменно пожал плечами.
— Я не могу делать этого без вашего разрешения. Откуда мне знать, что вы приказали?
— Надо было спросить.
— Скажу прямо, — нахмурился Колосков. — По-моему, граница важнее сена, а…
— Верховых коней мы не трогаем, — перебил его Нагорный. — Кстати, вы что-либо знаете об этой старушке?
— А что я должен о ней знать? Знаю, что зовут ее, кажется, Климовна. Живет в поселке.
— И только? Мало. Так вот. Сын у нее на Памире. Такую же фуражку носит, как и вы. Но дело не только в этом. У нее двое приемных детей. И главное… с народом нужно жить дружно, товарищ Колосков, помогать ему, а народ вам во сто раз больше поможет. Прошу вас проверить, выехал ли Смоляков.
Колосков надел фуражку и молча вышел. Нагорный повернулся к окну, распахнул его и выглянул во двор.
— Товарищ капитан! Можно к вам? — послышался голос Зойки, и через минуту она была уже в комнате.
— Что скажешь, быстроглазая? — улыбнулся Нагорный, но, взглянув на расстроенное Зойкино лицо, сразу согнал улыбку и молча указал на стул.
— Про Костика я, товарищ капитан, — заговорила Зойка, смущенно поглядывая то на меня, то на Нагорного и теребя пальцами кончик голубого шарфа, накинутого на узенькие покатые плечи. — Пришел он вчера. Я спросила: «Кто тебя отпустил?» Никогда не спрашивала раньше, а тут как сердце подсказало. Никто, говорит. Сам ушел. Ну, я и обозлилась. Интересно мне, чтобы его, дурака, посадили, что ли? Взяла его за руку — и на заставу. Ничего, идет, даже не упрямится. А возле заставы я ему и говорю: «Видеть тебя больше не хочу. Слыхала про тебя, хватит. Да и какой из тебя пограничник, когда ты из-за девчонки службу готов бросить?» Высказала ему все, высказала и убежала. А он с горя-то вон что — напился. Из-за меня это, Аркадий Сергеевич. Я виновата. Не надо его под трибунал.