— Господин Гескин, вы должны меня подставить, ведь так?
— Да.
— Обличить меня как журналистку, сотрудничающую с КГБ?
— Да.
— Вы можете мне сказать, как именно собираетесь это сделать?
— Нет.
— А какую роль играет рукопись, которую я должна передать Телевано?
— И этого я не могу вам открыть.
— Барон, а может, вам все-таки пристрелить меня, а? Другого выхода, судя по всему, не остается.
— Неплохая мысль, — слабо улыбнулся Гескин. — Я ведь чуть было так и не сделал. Вы меня очень напугали, Валя…
— А что вас остановило, тоже не скажете?
— Горничная.
— Кто?
— Горничная отеля. Она видела, что вы вошли сюда раньше меня, и, как порядочная служащая, позвонила, чтобы поинтересоваться, на месте ли мои вещи. Так что, пристрелив вас, мне пришлось бы оправдываться не только за испачканное покрывало…
И тут наступила разрядка. Я стала смеяться, потом залилась хохотом, а спустя несколько секунд почувствовала, что снова плачу, не переставая при этом смеяться.
Барон наблюдал за моей истерикой понимающим взглядом человека, повидавшего на своем веку и не таких идиоток. Когда приступ иссяк, он осведомился:
— Так, может, поговорим о деле?
— А о чем мы толкуем весь вечер, по-вашему? О лесбийской любви?
— Есть один вариант…
— Говорите. Я согласна на все. Ничего страшнее того, что я пережила под дулом вашего идиотского пистолета, мне уже не грозит, я уверена.
— Ну что ж… — Гескин глубоко затянулся и выпустил густую струю дыма. — Актерские способности у вас, безусловно, есть…
— Вы мне льстите, господин Гескин. Судя по вашему приступу на моей кровати, я просто девочка в белых носочках.
— Опыт, дорогая моя, жизненный опыт, и только. Впрочем, не в этом суть. На сей раз играть придется вам. Это будет ваша партия. Я же буду только подавать мячи…
— А против кого я буду играть?
— Вы помните имя автора, назвавшего вас «жидовкой»?
— Алексей Сидорчук, — автоматически отрапортовала я.
— Ну что ж, — меланхолично протянул Гескин. — Значит, попробуем сыграть против Сидорчука…
20
Буэнос-Айрес. Гостиница «Плаза»
3 декабря 1977 года
Утром в мою честь прозвучала оперная увертюра.
Я долго не понимала, что, собственно, происходит, откуда музыка, почему с утра пораньше, пока не сообразила, что все еще сплю, а роль оркестра исполняет мой замечательный телефон, выдававший с ритмичной периодичностью законченные музыкальные фразы.
— Алло!
— Сеньора Мальцефф? — вежливо поинтересовался женский голос с таким ужасным прононсом, что я спросонья даже не уловила, где нахожусь — за границей или на редакционной летучке.
— Да.
— Сеньора просила разбудить ее в семь.