— Так что скажешь? Да или нет?
— По-моему, я должен Макврайсу пару раз.
Макврайс шел рядом, но невозможно было сказать, слышит ли он их разговор или шум толпы полностью заглушает их голоса. Давай, Макврайс, подумал он. Скажи ему, что я ничего тебе не должен. Говори, сукин сын.
Но Макврайс молчал.
— Хорошо. Считайте, что я с вами, — сказал Гаррати.
— Отлично.
Отныне я — животное. Грязная, измученная, тупая скотина. Сделал это. Продался.
— Я не буду пытаться.
— И никто не попытается помочь тебе.
— Угу.
— Ничего личного, Рей. Ты сам понимаешь. Но мы теперь вынуждены.
— Держись или умирай.
— Именно.
— Ничего личного. Назад, к закону джунглей. — Мгновение он думал, что Абрахам обидится, но тот испустил быстрый, усталый, ничего не выражающий вздох. Возможно, он слишком измучен и уже не способен обижаться.
— Ты согласился. Ты дал слово, Рей.
— Наверное, — сказал Гаррати, — я сейчас должен взвиться и завопить, что сдержу обещание, потому что мое слово нерушимо. Но я хочу быть честным. А хочу я, чтобы этот билет достался тебе, Абрахам. И чем скорее, тем лучше.
Абрахам облизал губы.
— Ага.
— Хорошие ботинки, Аб.
— Ага. Только дьявольски тяжелые. Выиграешь в прочности — проиграешь в весе.
— Ты в них уже не потанцуешь, верно?
Абрахам рассмеялся. Гаррати смотрел на Макврайса. Непроницаемое лицо. Может быть, он слышал. Может, нет. Дождь усилился, сделался холоднее. Струи падали теперь отвесно. Кожа Абрахама белая, как рыбье брюхо. Без рубашки он больше похож на каторжника. Гаррати подумал: говорил ли кто-нибудь Абрахаму, что без рубашки у него нет ни единого шанса продержаться до утра? Уже как будто начинаются сумерки. Макврайс! Ты слышал нас? Я продал тебя, Макврайс. Нет больше мушкетеров.
— A-а, я не хочу умереть вот так, — сказал Абрахам. Он плакал. — Не хочу умирать на глазах у людей, чтобы они умоляли меня подняться и пройти еще несколько миль. Достоинства в этом не больше, чем в смерти идиота, который глотает собственный язык и одновременно делает кучу в штаны.
Гаррати обещал никому больше не помогать в четверть четвертого. К шести часам вечера билет получил только один. Никто не разговаривал. Кажется, подумал Гаррати, все соблюдают молчаливый уговор — не обращать внимания на то, как ускользают последние мгновения жизни, просто игнорировать этот факт, делать вид, что ничего не происходит. Группы — от которых, увы, мало кто остался — распались окончательно. На предложение Абрахама согласились все. Макврайс. Бейкер. Стеббинс засмеялся и спросил, не нужно ли ему проколоть палец и расписаться кровью.