— Тебе понравилось, как выглядела твоя девушка?
Абрахам, похожий на узника концентрационного лагеря. По какой-то невообразимой причине он сбросил и куртку, и рубашку, обнажив костлявую грудь и выступившие ребра.
— Да, — ответил Гаррати. — Надеюсь, я смогу к ней вернуться.
Абрахам улыбнулся:
— Надеешься? Правильно, я тоже начинаю припоминать это слово. — В словах его прозвучал смягченный вызов. — Это был Таббинс?
Гаррати прислушался, но не услышал ничего, кроме неумолчного рева толпы.
— Ну да, конечно, да. Наверное, Паркер его сглазил.
— Я все повторяю себе, — сказал Абрахам, — что должен делать только одно: ставить одну ногу впереди второй.
— Да.
Абрахам погрустнел:
— Гаррати… Нехорошо говорить…
— Что такое?
Абрахам долго молчал. На ногах у него были тяжелые оксфордские ботинки, на взгляд Гаррати (чьи босые ноги давно промокли, онемели и замерзли), безумно тяжелые. Они шлепали и волочились по дороге, на которой теперь появилась третья полоса движения. Толпа как будто вела себя тише или просто располагалась не так ужасающе близко, как на всем пути после Огасты.
Абрахам был крайне расстроен.
— Нехорошо… Даже не знаю, как сказать.
Гаррати, сбитый с толку, пожал плечами:
— Давай, говори как есть.
— Так вот. Мы кое о чем договариваемся. Все, кто остался.
— Может, напишешь?
— Своего рода… обещание.
— Правда?
— Никому никакой помощи. Каждый идет сам или останавливается.
Гаррати посмотрел вниз, на ноги. Спросил себя, как давно ему в последний раз хотелось есть и как скоро он потеряет сознание, если не поест. Ему пришло в голову, что оксфордские ботинки Абрахама подобны Стеббинсу — они могут донести Абрахама отсюда до моста «Золотые Ворота»[32] и даже не потрескаются… По крайней мере так они выглядят.
— Довольно жестокая мысль, — наконец сказал он.
— Сама ситуация достаточно жестока, — возразил Абрахам, не глядя на него.
— Ты уже со всеми переговорил?
— Нет. Человек двенадцать.
— Ты прав, нехорошая штука. Понимаю, тебе нелегко предлагать такое.
— Нам всем с каждой милей тяжелее, а не легче.
— Что они сказали?
Разве он не знает, что они сказали? Что же еще они могли сказать?
— Они за.
Гаррати открыл рот и закрыл его. Посмотрел вперед, на Бейкера. Бейкер шел в насквозь промокшей куртке. Он склонил голову на грудь. Одно бедро неуклюже выворачивалось. Левая нога здорово одеревенела.
— Зачем ты снял рубашку? — неожиданно спросил он у Абрахама.
— От нее кожа зудела. Сыпь выступила. Рубашка синтетическая была. Может, у меня аллергия на синтетику, откуда мне теперь знать? Так что скажешь, Рей?
— Ты говоришь как кающийся грешник.