Похоже, что до Локтево я не доберусь никогда. По крайней мере — в обозримом будущем. То ли проклятая молния отправила меня в другой мир, то ли я вообще умер и теперь живу на том свете — не знаю! И не хочу знать. Какая разница, если выживать надо здесь. А «надо» — это волшебное слово. Во всяком случае, так утверждал наш ротный, а я ему верю. Хороший мужик. Был…
Здесь абсолютный феодализм, жуткий и страшный, как из учебника истории для шестого класса[3]. Вот, к примеру, та самая рыженькая, Альгейда, которой приглянулся мой жуткий перстенек, — одна из всей семьи и уцелела. Ее отца повесили воины какого-то тана или дана, я точно не разобрал, за то, что бедолага не сумел заплатить им дань. Ее матери запросто распороли живот копьем, да так и бросили в хижине, метнув на соломенную кровлю пару факелов. Должно быть, бросили еще живую, потому что Альгейда, которую воины в это время увлеченно насиловали, слышала, как из горящей хижины доносились стоны. Братишку увели, и Альгейда думает, что, скорее всего, паренька кому-нибудь продали. Сама же девчонка — ей всего-то пятнадцать! — уцелела лишь потому, что потеряла сознание, и ратники, сочтя ее мертвой, не стали добивать. Вот такие «милые» здесь обычаи.
Впрочем, история с Альгейдой — самая обычная. Вон, подружка моего «папаши», Мариона, чуть не рехнулась, когда всадник-феодал у нее на глазах стоптал конем ее трехлетнего сынишку. Два года не разговаривала, только плакала. Потом постепенно пришла в себя, но и сейчас, если при ней сказать «Эрг» — так сына звали, истерика начинается.
«Тренера» моего, Ольстина, пороли кнутом, а потом отрубили правую руку за то, что он ткнул вилами оленя, забредшего на его поле. Должны были повесить, но тан или дан был «справедлив»: раз не специально на оленя охотился — пусть живет. Когда Ольстин очнулся, детей на дворе не было, а жена лежала мертвой. Догадайтесь-ка, что она испытала перед смертью, если стражников было десятка четыре?
В общем, народишко тут замордован по самое, по ой-ой-ой! И те, которые не выдержали прелестей мирной жизни, подались в лес. В народные мстители. В партизаны. А «батяня» мой, Джильберт Хэб — их предводитель. Так что я, значит, его правая рука, лучший стрелок отряда, лучший воин отряда и — до кучи — его сын по имени Робер. Или Робин, это уж как кому больше нравится. Правда, тут есть одна закавыка: с полгода назад меня при всем честном народе повесили в деревушке Лоукслей. Так что некоторые в нашем отряде-банде и по сей день косятся на меня с подозрением. Правда, не только потому, что «воскрес из мертвых». Внешний вид моего Bear Attack добавляет всем «спокойствия и умиротворения». Несколько раз я замечал, что его пытаются крестить и всякое такое. Но Джильберта Хэба это не волнует: он истово верует в чудеса. И Альгейду не волнует: ей все равно, откуда я взялся, кому что пообещал за лук, лишь бы стражникам мстить мог. А она меня за это может отблагодарить. Как может…