Аязгул вернулся в стойбище темнее ночи. Не заходя в свою юрту, он поднял шамана и сказал ему готовиться к ритуалу изгнания демонов. Самолично выбрал двух толстых баранов, связал их и отнес к жертвеннику, потом вернулся и поймал еще одного. «Пусть духи будут благосклонны к Тансылу, и Великий Тенгри освободит ее от злых чар!»
Близилось утро. Небо было еще темным, как тишину разорвали гулкие удары в бубен. Шаман — в защитных амулетах, в ушастой шапке и со шкурой барса на спине — начал свой магический танец. Люди проснулись от его протяжных криков, выскочили из шатров, сонно переглядываясь. Аязгул вошел в свою юрту, растормошил Тансылу. Не обращая внимания на сопротивление, одел ее и силком привел к открытому месту, по которому в головокружительном танце скакал шаман, методично стуча в бубен.
— Что ты задумал? — зарычала Тансылу, пуская молнии из глаз.
— Я хочу освободить тебя от демонов, очернивших твою душу настолько, что ты убила своего ребенка… ненавистью, злостью. Ты убила его еще до того, как он родился, ты убивала его все время, пока носила. Даже кобылы, даже безмозглые овцы любят своих детей, но не ты! Это противно сущности женщины, это говорит о том, что тобой управляют демоны, и сейчас шаман будет изгонять их.
Аязгул говорил так громко и пылко, что соплеменники слушали, замерев и внимая его словам. Тансылу еще сопротивлялась, тогда Аязгул связал ее и завернул в кошму. А шаман, то, воздевая руки к светлеющему небу, то водя ими над барахтающейся девушкой, приняв в себя Великий Дух, его силу и мощь — в руки, его глас и волю — в разум, одного за другим вытаскивал из Тансылу демонов гнева, злости, раздражения, ненависти, обиды, лишал их силы и разрушал их дух.
К концу ритуала Тансылу обмякла. Ее глаза закатились, изо рта пошла пена. Шаман, обессилев, упал на колени и качался взад-вперед, продолжая шептать заклинания.
— Освободи ее, — едва слышно произнес он.
Аязгул не понял, к кому обращается жрец Тенгри, наклонился к его лицу и увидел в глазах, обведенных толстой черной подводкой вселенскую усталость.
— Освободи ее, она будет долго спать…
Аязгул кивнул. Раскрутил кошму. Тансылу лежала, словно мертвая. Он развязал ее, бережно поднял на руки и понес в юрту перед всеми соплеменниками, смотревшими им вслед и тихо переговаривающимися друг с другом.
Тансылу очнулась лишь на следующий день. Женщины дежурили около нее, прислушиваясь к дыханию, напрягаясь на каждое ее движение, будь то подергивание пальца или подрагивание век. Аязгул провел все это время со старейшинами и военачальниками, обсуждая как жить дальше, как вернуться ко всему сообществу племен на свои законные пастбища. Как снова влиться в мирную жизнь кочевья: пасти стада бок о бок с другими племенами, сеять просо вместе со всеми, там, где укажет совет племен.