Согнувшись, в неловкой позе стоял я у выхода из шалаша, силясь понять, за каким чертом должен я отправляться в город и что заставляет Глушко посылать именно меня, а не кого-либо другого.
До недавнего времени нашим постоянным связным с обкомом был Романюк, но дней десять назад он был арестован Метцнером. Об этом сообщил нам Ковалев, соломирский слесарь, успевший уйти от ареста.
Гораздо резоннее было бы послать именно его, Ковалева, или любого другого из местных жителей, а их было порядком в отряде. Я же ни разу не был в городе, плохо говорил по-украински, и это сразу могло вызвать подозрение. Да и по другим причинам я явно не подходил для выполнения такого задания: нужен особый талант, чтобы уметь не привлекать к себе ничьего внимания, талант оставаться незаметным.
У меня не было такого таланта. Да и попробуй быть незаметным, когда в тебе сто девяносто четыре сантиметра роста и даже в сомкнутом полковом строю ты торчишь: на ©иду у всех, как тригонометрическая вышка! Конечно, я не был трусом, но все же я предпочитал, чтобы у меня и моего противника были равные шансы. Мне легче было бы проползти к немецким окопам и притащить на спине здоровенного фрица, чем встретить его на улице и, опустив глаза, посторониться.
Я сказал обо всем этом Быковскому. Сидя против Глушко, опираясь на свои острые торчащие колени, он опять промолчал. Глушко же чуть усмехнулся, и в голосе его, когда он вновь заговорил, послышалась нотка раздражения:
— Бачь, який ты розумный!.. А мы про то не знаем. Сидим тут вдвох и ничого не миркуем.
Он посмотрел на меня своими тусклыми, невыразительными глазами и добавил, кивнув в сторону Быковского:
— Визьмешь у нього пакет. И запам'ятуй: якщо в строк не доставишь — хвист одирву. Поняв?
Он показал в воздухе, как будет отрывать мне хвост.
Но мне страшно не хотелось уходить. Меня угнетало наше «азовское сидение» в плавнях, вынужденное безделье, тоска по крупным, настоящим делам. И вдруг, когда неизбежность чего-то значительного стала очевидной, меня превращают в курьера, в мальчишку на посылках.
Черт его знает, в конце концов… Дело было не в самолюбии. Мне думается, что мое нежелание идти в город объяснялось вовсе не самолюбием, не тем, что вот-де я был в отряде единственным человеком с законченным военным образованием, что я был начальником штаба. Нет, просто я знал, что доставить в город какой-то там пакет может любой партизан, а вот подсказать Глушко правильное решение, помочь ему в трудную минуту— сделать это никто не может. Ибо как бы ни сложны были мои отношения с Глушко, но он, конечно, верил мне и, конечно, знал, что я его не подведу…