— Oh, yes, Isedora Duncan, she was a bright sculptor! And they loved each other![1]
— Хи ливз ин рум намбер файф хандрид элевен, — продолжал Цекавый гнуть свою линию. — Хи вил вэйт фор ю эт найн о клок. — Он повернулся к Артосову: — Я назвал ей твой номер и сказал, что ты будешь ждать её в девять вечера.
— Ну пусть приходит, — ухмыльнулся Артосов. — Только скажи, что не в девять, а сразу после полуночи. А где наш самарский гений?
— Тоже собирался прийти, да что-то застрял в номере.
— Пойду схожу за ним. Вы в каком?
— В четыреста втором.
Артосов отправился в четыреста второй, нашёл там Хворина, который отдыхал после очистки желудка, и предложил ему поменяться номерами:
— Понимаешь, брат, не в моих привычках жене изменять, а Лещинский на вечер уже двух канадок заказал.
— Я согласен. А то меня достал этот Цекавый. Всё ему про всех расскажи, как будто я отдел кадров. Он шизанутый, ей-богу! Сведения на всех собирает. Я ему так и сказал: «Давно прошли твои времена, пупсик!» Погоди, а ты говоришь, Лещинский заказал, а за них платить надо будет?
— Не надо, они сами хотят с русскими литераторами.
— Иностранки любят, чтобы наш брат их отпетрýшил!
К счастью, в номере на пятом этаже Лещинского не было, и переселение прошло незаметно. Вернувшись в бассейн, Артосов до вечера плавал и пил пиво. Появившемуся литературоведу на вопрос, в чём дело, сказал:
— Мы больше не друзья.
— Да провались ты! — прорычал Лещинский, и теперь они старались не смотреть друг на друга.
Вечером Цекавый довольно добродушно отнёсся к новому соседу:
— А как же канадка?
— А ей не всё равно с кем?
— Что да, то да. А странный этот Хворин, ты не находишь? Мне всё пытался внушить, что прошли мои времена. А мне, между прочим, всего пятьдесят два. Силища — могу вас всех вместе одной левой уложить. Хочешь, померяемся силёнкой?
— Я устал и хочу спать.
— Так, значит, уступаешь мне поле боя?
— В каком смысле? А, это… Уступаю. У неё, кстати, голова болит.
— А у меня лекарства.
Но с лекарствами он пока не спешил, а стал вовлекать Артосова в свои беседы:
— Этот Лещинский неприятный тип. Ты, конечно, знаешь, что он от армии в психушке косил. А потом антисоветчина. И снова в дурдоме спасался.
— Да всё я о нём знаю. Говорю же, спать хочу.
Когда среди ночи Артосов проснулся, Цекавого в номере не было. Но он тотчас и вернулся. Слышно было, как он зло разделся и с гневным выдохом лёг в кровать. Потом тихо прорычал:
— С-сука!
Стал ворочаться. Не выдержал:
— Валер, ты спишь?
— А? Что?
— Извини, я тебя, кажется, разбудил.
— Сколько времени?
— Да всего-то час ночи.