— Ладно, не горюй, — успокаивающе произнес Дмитрий. — Форс-мажор, он и есть форс-мажор. А на Земле я отправлю в центральный офис агентства такую характеристику, что тебе новое назначение подберут быстрее, чем прочитать успеют. ЭМ восемь тридцать пять… умеют они людей находить, что тут скажешь.
Агата довольно усмехнулась. Десница наблюдал за ней с интересом. Его тезис об уместности Спутника в любой обстановке блестяще подтверждался: здесь, в рубке чужого во всех смыслах корабля, облаченная в потрепанный комбинезон девчонка была так же органична, как в дорогом платье за столиком бара.
— Знаешь, — промурлыкала она, — Олег… тот мужик, который меня завербовал для агентства… сказал потом, что получил премию и нагоняй. Премию за сам факт вербовки, а нагоняй за то, что не нашел меня раньше. Я ведь даже до начала тренировок была ЭМ пять одиннадцать. Хотя не исключено, что раньше я бы не согласилась. А так — в самый раз. Выкупиться уже успела, учиться проститутку никуда не берут, дураков нет — в суде разбираться с исками по поводу растлевающего соседства…
— Выкупиться? — Дима подскочил в кресле и тут же скривился: действие анестезии заканчивалось, и простреленная нога давала о себе знать при резких движениях. — Ты что же… приютская?!
— Ага.
— Долго?
— С рождения. Мать отдала, сказала, что я Филатова, а отца Владимиром звали. Так что вот…
— Двенадцать процентов годовых?
— Именно.
Десница сжал кулаки, помянул матушку, батюшку и всех окрестных бобиков, потом покосился на недоумевающего и явно встревоженного Платину и тяжело вздохнул.
— Один вопрос, Агата. Последний. Не захочешь — не отвечай, твое право, я лезть не буду.
— Ну?
— Как ты вообще колечко на палец надела?
— Знаешь, командир… наверное, просто повезло. Я ведь горничной была. Не в «Пальмах», в «Океанском бризе», это по набережной на запад, пара километров. И вот захожу это я в номер и вижу, что постоялец собрался за окошко прогуляться. А этаж, между прочим, девятый. Вот я и взялась уговаривать, черт его знает, зачем… пожалела его, дурака, что ли… Чаевые он, протрезвев и оклемавшись, такие отвалил — я за месяц меньше зарабатывала.
Агата неловко пожала плечами.
— А потом… работу я, понятное дело, в срок не выполнила, так меня из отеля коленом под зад. С «волчьим билетом», конечно. А тут Мама Зоя: не хочешь ли ты, девонька, на каторгу? За занятие проституцией без лицензии? Я в слезы: не было ничего! Ведь и правда, не было. А она мне: кому какое дело, было — не было. Свидетелей вагон с тележкой найдется, уж будь уверена. А вот у нашего с тобой, детка, разговора, наоборот, ни одного свидетеля не сыщется. И никто не станет снимать ментаграмму с такой добропорядочной женщины, как я. А с приютской девки, решившей подзаработать на стороне, и подавно. Так что либо на каторгу, дорогуша, либо… Но кроме кнута и пряник имеется: сможешь выкупиться, если дурака валять не будешь. Знаешь, командир, мне было восемнадцать лет, и на каторгу совсем не хотелось. Ни капельки. Вот и… Первый месяц тяжко пришлось, чуть подвиг того постояльца до конца не довела. А потом я пришла в банк: платить половину заработка, как положено. И выяснилось, что эту самую половину Мама Зоя уже уплатила и свою долю забрала тоже, а то, что у меня на руках — мои деньги. Только мои.