– Глеб, если ты не хочешь говорить об этом…
То что? То она лопнет от любопытства, но честно не задаст ему ни единого вопроса? Глеб не верил этому – не мытьем, так катаньем, но Мила выдавит из него все, что ее интересует…
И тут он с удивлением понял, что хочет ей рассказать. Все.
…Мила прикончила уже пятую чашку кофе. Глеб пил только воду – жадными крупными глотками: от долгого рассказа у него постоянно пересыхало горло. Он говорил, говорил и говорил. Хозяйка не перебивала его уточняющими вопросами, не ахала, не охала, зачастую даже на него не смотрела. Зато Глеб неотрывно смотрел на нее – цеплялся взглядом, как якорем, точно боялся, что его унесет мутным потоком воспоминаний.
Часть из этого он рассказывал и раньше. В ИМФ. Но тогда он выкладывал факты. Отвечал на вопросы, как на анкету. Никого из "феноменщиков" не интересовало, что чувствовал тринадцатилетний пацан, впервые обернувшись. Как тогда смотрела на него мать… Из-за этого взгляда он надолго исчезал из дома. Но все же возвращался, потому что даже у зверя должен быть свой дом. Нора. А перед полнолунием уходил в подлесок за широкой трассой (они жили тогда на самой окраине города). Мало ли бродячих собак там обитает, пугая грибников и любителей пикников на природе!
Он почти перестал общаться со сверстниками, да и те его не задирали – Глеб вспыхивал мгновенно и дрался молча и беспощадно. Клеймо психа охлаждало даже самых безбашенных во дворе. Компьютер стал его спасением и его заработком. В шестнадцать лет он предложил разменять матери квартиру. Та согласилась сразу и без вопросов. Он до сих пор живет в той первой купленной им квартире. И ни разу с тех пор не видел матери.
– Она сказала, не знает, кто мой отец – так, случайный кавалер. Поняла, что забеременела и решила родить для себя. Возраст поджимал…
Мила качнула головой.
– Не верю.
Чуть ли не первый раз за время рассказа она подала голос.
– Чему?
– Не верю, что она так легко от тебя отказалась. Что она не хотела тебя видеть. Тем более, как ты говоришь, рожала для себя… Таким мамам наоборот присущи совершенно неадекватная любовь и некритичность к поздним детям.
– За эти десять лет она ни разу даже не попыталась встретиться со мной!
Мила обводила пальцем пустую кружку и просто кивнула на ярость, прозвучавшую в его голосе: детская обида на единственного родного человека в жизни, которому он доверял, и который не захотел или не смог ничем помочь ему. В подростковом возрасте открытие, что взрослые тоже не всесильны, зачастую вызывает презрение или злобу к этим самым взрослым… Ей вдруг представилась картина, подходящая для слезодавильной мелодрамы: старенькая мать прячется, чтобы хоть украдкой увидеть своего взрослого, красивого, так и не простившего ее сына.