Между тем в приемнике, который машинально включил Ворохтин, прогрелись лампы, и из-за экранчика диффузора раздалось:
"Начинаем передачу для детей дошкольного возраста. "Угадайка"... Здравствуйте, дорогие ребята".
Ворохтин с сердцем выключил приемник, смущенно поглядев на инженера. Оба невольно расхохотались.
- Вот то-то и оно-то,- сказал Ворохтин.- Небось думаете, что для меня подходящее: в детство, мол, впадает председатель. Но что делать, товарищ Чудинов,- он широко развел руками, чуть не весь кабинет перегородив собою,болею. Каюсь, болею!
- Я подумаю,- сказал Чудинов.- Честно-то говоря, я, когда сюда ехал, твердо считал, что с этого рода деятельностью у меня, как говорится, завязано. Навсегда. Но, признаться, разбередили вы меня. Это, вероятно, журнал вам Маша Богданова притащила? Ну, так и знал! Не вы-лезь я тогда в эту пургу проклятую...
Ворохтин, поглаживал мосластый бритый подбородок.
- Слышали, слышали кое-что.
- Что слышали? - насторожился Чудинов.
- Ничего! - спохватился Ворохтин, вспомнив, очевидно, наставления приходивших к нему вместе с Машей Богдановой физкультурников.- Ровным счетом ничего. То есть слышал только, как вы ночью тогда махнули, не задумываясь... Ну, а насчет всего иного мы тоже лишних слов зря не говорим, шуму не любим. Да и то, как говорится, не пойман - не вор, не награжден - так не герой. Так, что ли? Эхе-хе-хе!
ГЛАВА 10
Очнись, Белоснежка!
В тот же день стало известно, что инженер пришел в клуб "Маяка" и долго молча, придирчиво выбирал себе лыжи. При этом он успел сделать несколько огорчительных замечаний работникам клуба, упрекнул их, что они неправильно хранят лыжи, и даже сам показал, как следует укреплять их в стойке, и вообще произвел неприятное впечатление: придира, зазнавака, все ему не то и не так. Выбрав более или менее подходящие лыжи и в душе ругнув себя за то, что оставил в Москве свои испытанные, Чудинов после работы сделал первую разминку.
Когда он вышел на снежную равнину, постепенно переходившую в холмы, на вершинах которых стеной стоял сосновый бор, мышцы его разгорелись, приобрели прежнюю эластичность и словно налились знакомой уверенной силой.
И Чудинов пошел!.. Он постепенно увеличивал ход, почти не учащая шага, лишь удлиняя его в скольжении, разгоняя скорость. Приятно было ощущать, как с каждым мгновением возрастал послушный накат лыж, скользивших с легким звоном по чуточку примерзшему насту, который хрустко подавался тоненькими, ломкими пластинами. Утром еще Чудинову казалось, что он отяжелел, утратил легкость дыхания, устойчивую, стремительную манеру свою, которая так восхищала когда-то зрителей. Чудинов знал, что полное удовлетворение на разминке наступает тогда, когда скорость, уже накопленная, как бы становится твоим состоянием и словно сама передается всем движением, удлиняя их приобретенным разгоном.