А что же, в самом деле следом за ним бежать сибирский лес валить? И сам верил, что со старой жизнью покончено, ан нет! Навалился Гитлерюга — замозолило старое.
К концу третьего дня наконец, кажется, подвернулся случай. Бордюков еще издали заметил торопливо шагавшего по проселку в сторону деревни солдата. И раньше его замечал — к девке бегает, что ли? Рискнуть?.. Окрест никого не видно. Бордюков выбрался из кустарника и, прихрамывая, пошел к поселку наперерез солдату. Выходить на проселок не стал, задержался в выбалке и, когда солдат поравнялся с ним, окликнул:
— Эй, браток, помоги, пожалуйста!
— Чего тебе?
— Да с ногой что-то.
Солдат, насвистывая, повернул к нему. Бордюков опустился в низинке, вытянул ноги, зажал шкворень в правой руке и засунул его в траву. Солдат был, очевидно, одногодок, может, чуток моложе. На груди поблескивали две медали.
— Здорово. Ты что, дядя, зарос, как медведь? — спросил солдат, подходя вплотную.
— Тут зарастешь, — сказал Бордюков, — Вон там лес для обороны валим, меня и придавило лесиной. Надо показаться хоть какому-нибудь фельдшеру. Помоги снять сапог, поглядим, что там у меня. Да оно босиком, может, и легче будет топать.
— А что там не могли тебе помочь добраться до деревни, пяхота?
— Да ну их… Заелся я со старшим, считает, будто я симулирую. Справку ему давай. А где в лесу справку возьмешь!.. Формалист, бюрократ. Это село как называется?
— Орловка.
— Больница там есть?
— Должна быть.
Солдат опустился на колени, взялся руками за сапог, его лихо сдвинутая на затылок пилотка оказалась на уровне головы Бордюкова, а у того дрожь побежала по всему телу: хватит ли сил прошибить?
— Ты только, браток, полегоньку, болит страшно, — сказал он, кривясь и еще крепче сжимая вспотевшими пальцами шкворень.
— Придется малость потерпеть, — сказал солдат, слегка подергивая сапог. — Да она у тебя и вправду уже как колода впаялась.
Удар пришелся в самую макушку, солдат даже не ойкнул, повалился на бок, и Бордюков со всего маху еще раз шибанул его по виску. В широко распахнутых глазах солдата, казалось, навечно застыли и удивление и успевший промелькнуть в сознании вопрос: за что?.. Бордюкову показалось, что он еще живой, и снова принялся ожесточенно колотить по черепу, пока не размозжил его. Затем трясущимися, забрызганными кровью руками стал шарить по карманам, нашел в гимнастерке красноармейскую книжку: рядовой Прохоров Леонид Гаврилович. Ага, значит, я теперь уже Прохоров Леонид Гаврилович, остальное придумаем. По возрасту он, должно быть, женат, может, и дети есть. Пусть будет дочка Лида, как у меня, чтоб лучше запомнилось, а баба, тоже, как и моя, пусть будет Дусей. В другом кармане нашел завернутый в трофейную целлофановую пленку комсомольский билет и, как бы ожегшись, сперва швырнул его на землю, но тут же подобрал. Затем поснимал медали, сунул к себе в карман и осторожно огляделся кругом — слава тебе господи, никого. Надо смываться. А этого, что, тут оставить? Так его же скоро обнаружат, и тогда — облава. Вспомнил, что неподалеку болотистое озеро, туда бы его упрятать. До самой темени лежал рядом с остывающим трупом, укрываясь в траве и ко всему прислушиваясь.