- Но как же твоя любовь, - прошептал он в её лицо совсем тихо.
- Прости, - заплакала она, - слишком рано, я пока не готова её отдать.
Она целовала его лицо, пока глаза его не закрылись, а обессиленное тело не легло на утреннюю росу. Готель упала рядом с ним на колени и гладила его по рубахе и лоб, губы, и плакала над ним.
- Прости, прости, - повторяла она, захлебываясь слезами, но вдруг затихла и, собрав воедино всю свою злость, ударила его кулаком, с рукоятью залитого кровью клинка, по груди, - ты бы понравился ей! - прорычала она и, словно испугавшись сама себя, быстро взглянула на башню.
Солнце уже стояло высоко и капельки крови начали присыхать на сверкающем лезвии Эмерика. Готель медленно поднялась с земли, её руки сильно дрожали, а весь перед её нового платья грубел, темнел и становился бордовым. Если бы девочка сейчас выглянула в окно, она бы увидела страшную картину; придя к этой мысли, Готель, не мешкая, взяла мертвого Кристофа за руки и оттащила в сторону от окна. Она знала, что уже никогда не сможет рассчитывать на Божью благосклонность, тем не менее, поднимая ступенями башни, она молилась, чтобы Мария еще спала и не видела её возвращения.
- Камин, - улыбнулась девочка, выйдя из детской и потирая кулачками сонные глаза, - солнце же! - на её лице было почти радостное удивление, как бывает в день праздника или когда в доме происходит для ребенка нечто совершенно необыкновенное.
День выдался действительно на редкость солнечным и буквально с окончания завтрака девочка начала по обыкновению степенно готовиться к прогулке, и Готель не могла придумать ни одной обоснованной причины, чтобы её остановить.
- Сегодня мы останемся дома, - сказала она сухо и невзначай.
Девочка обомлела; она посмотрела на свои руки, с горшками, совками и прочей так необходимой на дворе утварью:
- Но после обеда солнце спрячется за вершиной горы, - объясняла она.
- Мы останемся дома весь день, - настойчиво добавила Готель.
- Но рапунцель, - забила, было, тревогу девочка…
- Рапунцель, нет! - не сдержавшись, выкрикнула Готель.
Наступила минутная тишина, в заключение которой у девочки задрожала нижняя губа, а по щекам покатились невероятной величины слёзы; она стянула со стула Софи и, крепко обняв её двумя руками, удалилась к себе в комнату.
- Рапунцель! - крикнула, было, ей в след Готель, но тут же, плюнув с досады, поправилась, - Мария! Мари!
У Готель начиналась мигрень. От утреннего камина воздух бы сперт, и даже окно с заливающим через него солнцем было открыто практически бесполезно. Раньше она никогда не повышала голос на ребенка, и от этой перемены ей становилось ещё хуже. Всего лишь пару часов назад она потеряла Кристофа, а теперь в другой комнате плакала её девочка. Оба её мира столкнулись с оглушительным грохотом в её голове.