- Девушка заводит себе новую прическу, - сказала однажды и между прочим Готель, - как знак желания что-либо в своей жизни переменить.
А Мария не хотела ничего менять. Вернее, хотела, чтобы мама так думала. И когда та просыпалась, девушка снова становилась беспомощной, часы просиживала у окна; желала новых книг (пусть то будут сказки), спасительного принца на белом коне, хоть что-нибудь, лишь бы это "что-нибудь" поскорее уже произошло.
Готель же видела, как угасает её девочка в её присутствии и, напротив, как разгораются её глаза при взгляде в книгу. На каждой странице таилось что-то новое, то, что Готель всё ещё не готова была ей предложить. Но больнее всего было наблюдать, как с тем же интересом девушка перечитывала эти страницы снова; с тем же жадным интересом заново погружалась в те же строки. И с каждым разом это делалось более тяжелым упреком хваленой материнской любви, однако достать в городе новых книг, означало лишь обречь себя и ребенка на ещё бóльшую тоску.
Мария желала знать больше и уже не помещалась в этом "сказочном" мирке, как бы она того не скрывала. Но Готель ещё отыскивала в памяти сцены и умилялась тем моментам, когда её девочка ещё была настоящим ребенком. Она не знала, когда этот ребенок начал исчезать, когда она упустила этот момент? Но когда-то это случилось; а она продолжала опекать девочку с тем же усердием, как если бы той всегда было пять. И теперь любовь её зашла так далеко, что естественно выпутаться из неё стало практически невозможно. Готель даже смогла убедить себя, что её вечная жажда материнства была всецело утолена. Стоял лишь один вопрос: как сказать об этом девочке?
- Откуда у меня этот кулон, - спросила как-то Мария, разглядывая висящую на своей шее золотую лилию.
- Это подарок королевы, - сухо и не глядя, отвечала Готель.
- За что? - загорелась девушка.
- Это подарок тебе, - бесстрастно пояснила Готель.
Мария в изумлении осела:
- Но за что? - водила она по сторонам непонимающими глазами.
- В честь твоего дня рождения.
- Королев дарит всем подданным такие кулоны? - изумилась девушка.
И Готель, наконец, отвлеклась на неё с каким-то бесконечно глубоким, философским спокойствием, но, в результате, только отрицательно покачала головой.
- Рапунцель зацвел, - расчесывая волосы, безо всякой цели проговорила девушка.
Слишком много тишины скапливалось в их доме. Не говорили о книгах, не говорили о выходе из башни; с учетом того, что Готель регулярно уходила в деревню и даже в Шамбери за покупками (при этом ни разу не покупая книги). Мария же, ни разу не напрашивалась следом. Она предоставляла этот выбор матери, которая, вероятно, предложила бы ей выход сама, если бы посчитала его возможным. Из этой уступчивости друг другу и рождалась мучительная тишина. Некогда былое счастье день за днем крошилось на острые, ранящие осколки, смотреть на что равнодушно больше не оставалось сил.