Она долго-долго не отнимала губ, потом чуть отодвинулась, по-прежнему не отпуская его, и тихо прошептала:
— Пойдем ко мне. Здесь слишком часто ходят.
Он встал вслед за нею, но попытался высказать сомнение, шевелившееся где-то в глубине души.
— Я женат, Двора… Моя жена за много световых лет…
Она прижала палец к его губам:
— Тс-с. Я за тебя замуж не собираюсь. Просто иди за мной.
Так он и сделал.
— Мы так ничего и не ели, — пожаловался Ян.
— До чего же ты прожорлив, — рассмеялась Двора. — Мало кому не хватило бы того, что было.
Она скинула ногой простыню и потянулась. В лучах утреннего солнца, струившихся через окно, стройное обнаженное тело светилось темной бронзой. Ян провел кончиками пальцев по ее боку, по твердой выпуклости живота… Она вздрогнула от прикосновения и улыбнулась.
— До чего же хорошо жить! Быть мертвым, наверно, очень серо и скучно. Так гораздо веселее.
Ян тоже улыбнулся и потянулся к ней, но она отодвинулась и встала. Словно великолепная живая скульптура — прогнула спину, зарывшись пальцами в густые волосы на затылке… Потом потянулась за халатом.
— Это ты заговорил о еде, а не я. Но теперь, раз уж тему затронули, я и сама с голоду помираю. Пошли, я что-нибудь соображу на завтрак.
— Мне бы не мешало сначала зайти в свою комнату, а?
Она расхохоталась, даже причесываться перестала.
— Это еще зачем? Здесь все взрослые, детей нет. И все ходят, где хотят, и делают, что хотят. Откуда ты взялся, что у тебя за мир такой?
— Не такой, как у вас. По крайней мере сейчас. Хотя в Лондоне — господи, как давно это было! — в Лондоне я был, наверно, сам себе хозяин, во всяком случае, почти. А потом долго жил в каком-то социальном кошмаре. Какая уродливая жизнь на Халвмерке — этого я тебе рассказывать не хочу, даже и пытаться не стану. Давай-ка лучше позавтракаем на самом деле.
Водопровод здесь был сугубо функциональным, ничего похожего на сверхроскошь «Уолдорф-Астории». Ян вдруг сообразил, что ему нравится, что трубы загудели, закашляли — и в конце концов дали горячую воду. Система хоть плохо, но работала, — и он был уверен, что в этой стране у каждого есть такой же кран: не лучше, но и не хуже. Такая концепция демократии до сих пор не приходила ему в голову: равенство не только возможностей, но и физического комфорта. Однако голодное бурчание в животе отогнало все его философские мысли. Он быстро умылся и оделся — а потом пошел на запах и обнаружил просторную кухню, где у длинного стола, стоявшего на козлах, расположилась молодая пара. Они кивнули ему, когда он вошел, а Двора подала дымящуюся чашку кофе.