По ручью же он вернулся в Богдановку. Дно у ручья песчаное, мягкое, ногам даже приятно. А про битые бутылки и другой мусор, о который пораниться можно, здесь даже не слыхали.
Заявившись во двор, он повесил брюки сушиться в сарае. В избу зашёл в рубашке и трусах. Олеся всплеснула руками:
— Где штаны оставил?
— Представляешь, дождя нет, а брюки снова сырые. Не везёт мне что-то. В сарае висят, сушатся. Спать пора. Надоели мне сегодня водные процедуры.
Саша снял рубашку, улегся на постель и ещё раз вспомнил всё происшедшее с полицейским. Вроде всё предусмотрел, следов нигде не оставил. С тем и уснул.
Проснулся он в полночь от чьего-то прикосновения.
— Саша, это я, Олеся. Уснуть не могу, страшно. Так и кажется, что мёртвый Василий сюда вернётся. Можно я с тобой полежу?
— Ложись, места много.
Кровать и в самом деле была широкой, двуспальной.
— Всё не решался тебя спросить — а где же мама твоя?
— От тифа умерла, ещё за три года до войны.
— Прости, Олеся, не знал.
Саша повернулся к Олесе, приобнял. Девушка запротестовала:
— Только без рук!
— Как знаешь.
Саша засопел, повернулся к ней спиной и уснул.
Проснувшись утром, он обнаружил, что Олеся повернулась во сне к нему лицом, обхватила рукой, да ещё и ногу ему на ногу положила. Ночная рубашонка задралась, обнажив прелестные ноги и попку.
Видно, Саша неосторожно повернулся, и девушка проснулась, смущённо поправила ночнушку.
— Я же говорила — без рук! — попыталась рассердиться Олеся.
— Так это же не я тебя обнимал — ты сама…
Девушка покраснела слегка:
— Отвернись!
Она встала с постели, вышла из комнаты, и вскоре Саша уже услышал звон подойника.
— Коровку подоит сейчас, молочко парное пить будем! — обрадовался Саша.
Только они уселись завтракать, как в окно постучали.
— Это дед Трофим — наш, деревенский! — поспешила успокоить Александра Олеся.
Она вышла на крыльцо, и, поскольку окно было открыто, Саша ясно услышал их разговор.
— Здравствуй, Олеся.
— И вам доброго здоровья, деда.
— Не моё, конечно, дело, Олеся, только ты бы побереглась, дочка. Прошлой ночью аэродром немецкий, что под Дубовкой, наши разгромили, должно — окруженцы. Так немцы злые сейчас, по деревням рыщут, всех молодых парней с собой увозят. Люди говорят — в Пинск. Сегодня в Борках были. А тут ещё полицай из этих Борков, Васька Пасюк, будь он неладен, пропал.
— Деда, я-то здесь при чём?
— Ты уж прости, дочка, меня, старого, только жилец-то твой — уж не знаю, кем он тебе приходится, мужик молодой и, похоже, из военных. Ушёл бы он от греха подальше. У нас в деревне мужиков-то окромя него и нет, одни бабы с детишками да старики остались.