Большой деревянный дом, населенный незнакомыми звуками. Они появляются в комнате неизвестно откуда, особенно по ночам, и она даже рада, что спит не одна, но днем она бы с удовольствием избежала присмотра. Но ей нельзя. Она под надзором. Она знает, что это необходимо, что это делается ради нее. Это поможет ей забыть игры в сарае. Так она избавится от мыслей, которые приходят ей в голову и заставляют делать то, что на самом деле она делать не хочет.
Сидя на стуле, она наблюдает, как пасторша ставит на поднос чашки и блюдца. Хочется помочь, но она не смеет предложить. Несмотря на то что они с пасторшей провели вместе все это время, за исключением, пожалуй, одного-двух часов, когда Май-Бритт занимался сам пастор, обе остались чужими друг другу. Они либо молчали, либо читали молитвы и Священное Писание. Май-Бритт была благодарна женщине, которая пожертвовала столько личного времени для того, чтобы наставить ее на путь истинный, — и одновременно боялась ее, потому что чувствовала: жена пастора не испытывает к ней никакой симпатии и занимается ею исключительно из чувства долга. По обязанности.
Вдыхая чудесный запах свежих булочек, Май-Бритт смотрит за окно. Уже стемнело. Как много раз она стояла по ту сторону, за забором, и разглядывала этот прекрасный дом. Всматривалась в освещенные окна и представляла, как живется в этом доме. В доме, преисполненном такой любви, что сам Бог избрал его хозяина и вложил в его уста собственную волю. И вот теперь она тоже здесь. Они приняли ее под свой кров и посвятили свое время, чтобы помочь родителям исправить ее. Они знают о том, что она совершила, и поначалу она не решалась смотреть им в глаза. Она и сама страстно желала забыть о том, как стояла перед Ваньей и Буссе в одних трусах со спущенными брюками и как в этот момент их застиг ее отец. Буссе был доктором, Ванья медсестрой, и все, что они собирались сделать, — это снять по очереди брюки, чтобы стало одновременно стыдно и щекотно в груди от напряжения и любопытства. Дьявольское искушение было вполне приятным, но признаться в этом она, конечно, не могла. Это ее тайна, но скрыть тайну от Господа невозможно. И от пастора, наверное, тоже, потому что каждый вечер он читал ей: «Если сладко в его рту зло, и он таит его под языком своим, бережет и не бросает его, а держит его в устах своих, то эта пища в его желудке превратится в желчь аспидов внутри его. Имение, которое он глотал, изблюет Бог исторгнет его из его чрева. Змеиный яд он сосет; умертвит его язык ехидны».
И она все усерднее молила Бога простить ее. Две недели она просила о том, чтобы стать избранной — такой же, как другие члены Общины. Чтобы на нее тоже снизошла Его любовь и милость. О том, чтобы понять, она не молилась, потому что уже знала, что пути Его неисповедимы. Но ей так хотелось стать послушной! Хотелось, чтобы Он подчинил ее себе и очистил.