Поужинав, они настелили под перевернутый бат сухой травы и улеглись спать, согреваясь собственным дыханием, Кулеча поднял Семейку до зари. Утром они рассчитывали продолжить ловлю. Теперь дичь должна была лететь на кормежку с озера на протоки Большой реки. Кадыдак и ущелье служили для птиц кратчайшей дорогой в этих каждодневных перелетах.
Кулеча видел сразу три страшных сна и был перепуган. По обыкновению всех камчадалов, страдающих чрезмерным любопытством ко всему необъяснимому и убивающих иногда целое утро на разгадку сна, он начал изводить Семейку пересказом своих нелепых сновидений, ибо не мог чувствовать себя спокойно, пока не отгадает, что они предвещают. Вначале Кулечу подмял медведь, потом его засыпало снежной лавиной в горах и он чуть не задохнулся, в третьем сне мыши прогрызли у него живот и набросились на внутренности. Он еле проснулся, когда они добрались до печени, и только тем спасся, по его словам, от гибели.
— Объелся ты вечером, и больше ничего, — сердито сказал Семейка, раздувая костер. — Сколько раз я тебе говорил, чтоб не перегружал брюхо на ночь.
Объяснение было самое простое, однако оно сразу успокоило Кулечу.
— Наверное, правда, — согласился он, хитро прищурившись, и нацелился взглядом на лебедя. — Утки совсем сухие. Кишки болят. Кишки хотят чего-нибудь помягче.
— Да уж ладно, потроши лебедя, — неожиданно согласился Семейка. — Карымче хватит и одного. Не станем же мы рассказывать князцу, что поймали двух лебедей. Может, как пойдет тяга, еще попадутся.
Однако на утренней тяге лебедей в сеть не попалось, тогда как уток налетело еще больше, чем вечером. Когда лов кончился, Кулеча уговорил Семейку зажарить и второго лебедя. Он поглядывал на подростка благодарными глазами и, кажется, совсем забыл о том, что не далее как вчера уже распростился было с жизнью.
Возвращаться в ненавистное им обоим стойбище они не спешили и устроились подремать на солнцепеке, подальше от входа в ледяное ущелье, благо день выдался солнечный и теплый.
Проснувшись, Семейка обнаружил, что Кулеча грызет жирный огузок гуся-гуменника, которого уже успел не только зажарить, но и съесть до половины. Подросток покатился от смеха по траве, которая служила им постелью во время сна.
— Ha! — невозмутимо кинул ему камчадал гусиное крылышко. — Ты спишь себе, а я для тебя стараюсь.
Физиономия у Кулечи лоснилась от жира и светилась тихим блаженством.
— Вижу, как ты стараешься, только за ушами пищит. Опять ночью сны страшные приснятся.
— Если будешь меня плохо кормить — не пойду тебе служить, — пригрозил весело Кулеча.