— Гляди-ка! — весело приподнял брови Анцыферов. — Казак Ярыгин уже решает за меня с Козыревским отрядные вопросы!
Семейка покраснел до ушей.
— Ну будет, будет! — положил ему на плечо руку Анцыферов. — Что краснеть, как девица? Еще неизвестно, что там происходит у них.
В неприятельском стане между тем бой совсем утих.
От толпы камчадалов отделилась кучка воинов и двинулась в сторону укрепления. Когда они подошли ближе, удалось разглядеть, что передний воин держал в руках высоко поднятое копье, на древке которого болтался пук белых перьев — знак мира.
Анцыферов стиснул Семейку в объятиях.
— Ну, хлопец, по гроб жизни мы все тебе обязаны!
— Подрастет да заматереет — быть ему казачьим головой, — убежденно проговорил кто-то из казаков.
В середине шествия несколько камчадальских воинов несли что-то тяжелое, завернутое в шкуру. Семейка сразу разглядел улыбающегося Кулечу и весело помахал ему рукой.
Приблизившись к валу, воины вытряхнули из шкуры связанного Канача.
Переговоры с князцами вели Анцыферов и Козыревский, а Семейка, подойдя к распростертому на земле Каначу, опустился возле него на корточки. Перед ним лежал настоящий богатырь с полуприкрытыми, потухшими глазами. Видно было, что он узнал Семейку, но не выказал ни удивления, ни ненависти.
— Канач, — сказал Семейка, — ты первый предал нашу дружбу, а разве плохо нам с тобой было, когда мы жили мирно?
— У тебя все еще слишком мягкое сердце, как у ребенка, — равнодушно, с оттенком презрения и превосходства отозвался Канач. — Мир нужен трусливым собакам, которые предали меня, а не великим воинам. Если ты настоящий воин, убей меня. Мне теперь все равно.
— Ну уж нет, — поднялся Семейка на ноги. — Поверженных мы не убиваем. Посидишь в аманатах, пока в сердце твоем не растает жестокость. И тогда ты поймешь, что милосердие выше жестокости.
— Этого никогда не будет, иначе я убью себя сам, — зло отозвался Канач.
Несколько казаков унесли Канача в аманатскую землянку.
Переговоры завершились полным успехом. С князцоз взяли шерть,[6] одарили их из государевой подарочной казны и отпустили в стан, с тем чтобы отряды могли сняться еще до полудня. С вала было видно, что благополучное возвращение князцов встречено в камчадальском стане всеобщим ликованием.
Большинство камчадальских и курильских воинов погрузились в баты и отплыли в верховья и низовья Большой реки. Остальные отряды ушли пешими.
— И рассеялась злая туча, аки наваждение, — проговорил Мартиан, оглядывая с вала опустевшую тундру.
Весь остаток дня Кулеча ходил сияющий, ибо теперь он считал свою вину перед казаками полностью искупленной.