Конни не знал, сам он до этого додумался или кто-то навел его на эту мысль, и она показалась ему настолько справедливой, что он возвел это в принцип, но суть ее заключалась в том, что именно «чувство долга заставляет нас принимать участие в жизни человечества», связывая свою жизнь с жизнями многих других людей — тех, с кем мы живем бок о бок изо дня в день или случайно встречаемся на улице. Но подобное чувство не лекарство, которое можно скормить ребенку в час по чайной ложке. Оно неосязаемо, как моральное излишество, как смысловая избыточность, которая ничего не проясняет, но задает особый темп и тон, как ритм, как субстанция, действующая одновременно и как замазка и как смазка, удерживающая вместе разрозненные куски и объединяющая последовательные элементы в единое целое. Невозможно было отделить подобные материи от всего остального, что окружало их и являлось жизненно необходимым; они просто существовали и тем самым привносили свой вклад в общее дело — дело, без которого чувству долга не было применения. Это никоим образом нельзя было проповедовать или провозглашать — напротив, это было связано с ценностями, неизъяснимыми на лаконичном, ясном, отточенном языке проповеди. Если в их числе и была любовь, то это была любовь, живущая в паузах, взглядах и простых, казалось бы, бессмысленных словах.
Отец едва успел испытать удовлетворение от того, что дочери его свойственно чувство долга. Очень скоро он понял, что чувство это охватывает весь мир. В течение нескольких лет девочка, казалось, несла на своих плечах страдания всего мира, но когда Конни заговорил об этом с женой, та заявила без тени сомнения, что дочь их просто переживает сейчас такой период и с возрастом обязательно успокоится. Возможно, мать была права, но в свои неполные двадцать лет Камилла все еще чувствовала ответственность перед слабыми мира сего и твердо верила в то, что должна помочь человечеству. В то же самое время, после долгих лет процветания, снова стало расти число маргиналов. К концу двадцатого столетия классовое общество было реанимировано, хотя, быть может, оно никогда и не отмирало. «Как вы можете объяснить, что…» — спрашивали его и затем озвучивали долгий перечень равнодушных статистических данных, который он и сам мог бы дополнить; ему называли суммы, описывающие несправедливость так, словно лично он был всему виной или, по крайней мере, мог повлиять на полученные результаты. «Как ты можешь защищать…» — могла с таким же успехом спросить его дочь, и обычно его ответ сводился к тому, что такова реальность, и сам он тоже пытался изменить ее, равно как и предшествующие поколения. Тот факт, что он оказался теперь на линии огня, был просто неизбежным следствием естественного порядка вещей.