Чтобы не показаться излишне вспыльчивым или чувствительным в этом вопросе, Конни сказал:
— И долго ты еще собираешься стоять за прилавком? — спросил он, чтобы избежать недосказанности. — Разве ты большего не заслужила?
Конни удивился тому, с каким безразличием или неприязнью на него посмотрела дочь.
— Я не знаю, — ответила она. — Время покажет…
Вот и все. Немногословный ответ.
Когда он в разговоре со мной вспоминал об этой встрече, то утверждал, что поначалу не обратил внимания на прохладный тон дочери и задумался об этом гораздо позже. Раньше она отзывалась о Роджере Брауне как о человеке «кристальной честности и непоколебимых принципов», и у Конни не было никаких оснований ставить слова дочери под сомнение. Когда он, наконец, понял, что основным принципом предприятия Брауна была эксплуатация третьего мира первым посредством торговых ограничений и увязки субсидий и встречной торговли, и спросил у дочери, в чем выражается его непоколебимость, она ответила, что, прежде всего, это проявляется в его отношении к подчиненным, от которых он в той или иной форме требует беспрекословного повиновения. Камилла не видела в этом ничего предосудительного. «Если ты желаешь посвятить себя правому делу, ты обязан быть более дисциплинированным, чем твои противники», — сказала она, и он увидел ту самую улыбку превосходства на лице собственной дочери. Улыбка эта говорила: no comments[30] — речь в данном случае идет о таких вещах, которые человеку непосвященному понять не дано.
Были и другие темы, для обоих одинаково больные и потому одинаково неизбежные — к примеру, мать Камиллы, жена Конни, которую он почти не видел. Если отец вдруг спрашивал дочь, разговаривала ли она в последнее время с матерью, и та отвечала ему коротким «А что?», это означало, что в настоящее время они вообще не разговаривают. Если дела обстояли иначе, она могла сказать: «Мне кажется, ей тебя не хватает. Почему бы тебе самому не поговорить с ней?». На что он обычно отвечал: «Разумеется».
— Ты и сам знаешь, как это бывает, — сказал он мне. — Надо только снять трубку, набрать номер и сказать что-нибудь, все что угодно, сами слова не имеют значения, потому что главное в этом случае то, что ты разговариваешь…
— Да, — ответил я. — Знаю.
— Но разве кто-нибудь делает это?
— Бывает, да. Бывает, нет.
— Телефонная трубка может весить целую тонну… — сказал он и посмотрел на аппарат, стоящий на столе, так, словно был готов расплакаться. — Разве можно объяснить это собственной дочери?
Он повернулся ко мне, но я не знал правильного ответа. Он хотел услышать ответ именно от меня, мой ответ, а не ответ вообще; я, как и он, уже был в подобном положении и совершил ту же самую ошибку.