Постепенно я уверился в том, что он не сделал вообще никаких выводов.
— Надо принять депрессант, Конни…
— Анита идет сюда, — сказал он. — Нам надо поговорить.
— Тебе надо заглушить себя, — ответил я. — Отдохнуть. Поспать.
— Херня, — отрезал он. Но тут же добавил: — Ладно, хорошо.
Когда жена Конни поднималась по лестнице, он исчез за дверью с латунной табличкой «Туалет», чтобы привести себя в порядок, но попытка не удалась. Первые несколько минут было тихо. Не знаю, что он делал, но вскоре раздался шум, и Конни вылетел из туалета с диким видом.
— Смотри! Смотри! — кричал он, обмахивая лицо рукой. Я посмотрел на него, но ничего не увидел. — Лица! Маленькие личики! — Я снова посмотрел, но ничего не увидел. — Маленькие лица! — повторил он. — Ты что, не видишь? — Я сделал вид, что рассматриваю его, но не увидел никаких лиц. Он стал царапать щеки, и я попытался ненавязчиво его остановить. — У меня целая толпа на щеке! И все они как ты!
— Конни, — сказал я, — так больше нельзя…
— Мне кажется, что я говорю с тобой, но на самом деле я говорю с кем-то, кто использует меня, чтобы узнать, с кем я говорю…
— Чушь.
— Ты думаешь, что говоришь со мной, но на самом деле говоришь с тем, кто использует тебя, чтобы узнать, с кем ты говоришь… Бросаешь прямо в лицо! Прямо в лицо людям…
— Что? — спросил я. — Что бросаю прямо в лицо?
— Слова. Каждое хреново слово, которое ты произносишь… как краски… чтобы увидеть какой-то хренов автопортрет в их лицах…
Он снова стал царапать щеку, и в этот момент в дверь позвонили.
— Прекрати, — сказал я. — Это твоя жена.
— Убери их!
Я протянул руку и сделал вид, что стряхиваю лица с его щеки. Успокоившись, Конни прошагал в кабинет. Раздался еще один звонок.
— Я… Я… — произнес Конни, застыв на полпути к столу. Ноги не слушались.
— Синяя таблетка. Большая синяя таблетка, — подсказал я и отправился открывать дверь.
Это была Анита. Мы не встречались раньше, но от Густава она узнала, что я в конторе. Анита спокойно поздоровалась, пожала мою руку и вошла. Я взял ее пальто. Одета она была по-вечернему. Поскольку моя роль в происходящем была не вполне ясна — во всяком случае, не очевидна — она предупредила возможное напряжение или неуверенность, спросив:
— Как, очень тяжко или просто тяжко?
Реплика явно должна была остаться между нами, и я ответил:
— И то и другое.
Она улыбнулась.
— Девять часов… Вы молодец. — Она провела ладонью по моей щеке — теплой, мягкой ладонью, быстро, — и вошла в кабинет, где у письменного стола застыл Конни. — Любимый… — произнесла она, и прозвучало это так, словно Конни пропадал без вести, но нашелся.