— Что скажешь? — Конни ждал моей реакции.
— Я рад, что уже стар, — ответил я.
— Как ты думаешь, что сказала Анита? — Он, конечно же, знал, что мы с ней разговаривали накануне — возможно, он понял и то, что сведения, полученные от нее, отличались от его рассказа.
— Немало сказала, наверное.
— «Фашизм», вот что она сказала. Что это фашистский документ.
— Почему никто ничего не слышал об этой деревне?
— Он осторожный генерал, — сказал Конни. — Наверное, не из твоих друзей. — В этом Конни был прав. — Он действует незаметно. И умело. Весь муниципалитет за него. Народ на севере на грани отчаяния, а тут появился человек, который может что-то вложить в их район. Даже местная газета молчит.
— Почему?
— Они не хотят проблем. Те ребята живут без наркотиков. А датчане собираются прикрыть Кристианию.[33]
Я снова взглянул на компьютер. Так называемый предводитель говорил, выкладывал весь текст, ничего не подозревая, прямо в камеру, явно доверяя тому, кто держит ее в руках.
— Этот человек заслуживает уважения.
— Но он наивен, — возразил Конни. — Его обманули. Сейчас там человек, который делает вид, что снимает документальный фильм для телевидения. Они не устояли. Все до единого хотят, чтобы их показали по телевизору.
Я смотрел кадры, где перед камерой мелькали самодельные рукавицы, и думал о Малу и о том, какая судьба постигла ее в хельсингландском деревенском доме двадцать лет назад. Я начал понимать, что все не так просто. Конни должен был радоваться, как люди на экране. Его дочь жива, она смеется в снегах Шангри-ла. Но радоваться им осталось недолго. И Конни это понимал.
— Они так счастливы, потому что думают — они могут доверять друг другу, — сказал Конни. — У них есть общая тайна. Через несколько часов они уже не будут так счастливы, потому что в их общину ворвется злой и расстроенный Густая… Думаешь, Камилла будет рада видеть его там? — Конни не ждал ответа. — Я так не думаю. Она спросит — как ты, черт побери, сюда добрался? И что он ответит? Что адрес ему дал сотрудник спецслужб, который вот уже несколько лет снимает их на камеру…
Одна лишь мысль о том, что может наделать отвергнутый Густав, пугала.
— Всегда так… — бездумно произнес я.
— Всегда? — переспросил Конни. — Что значит — всегда?
В тот момент я не мог объяснить, что имею в виду — а подразумевались ситуации, в которые обычно попадал Генри Морган, движимый каким-то презрением к смерти, которое, вероятно, переходило по наследству. Об этом Конни ничего не знал. В какой-то момент ему предстояло узнать обо всем, но начать рассказывать прямо сейчас — это было слишком. Генри был обычным шантажистом. Остальные сведения о нем не представляли интереса — разве что стихотворство и увлечение живописью.