– Неограниченного не будет, – голос жесткий, властный, но немного смущенный. – Андрей, вы опять подменяете понятия! Мы не станем связывать все планеты Тени. Только…
– Опять фильтрация? Оптимисты! Тогда ваши туннели зачахнут. Или вы даете полную, адекватную замену Вратам, вплоть до количества входов на каждой планете, или остаетесь на бобах.
Я шагнул вперед. И увидел рептилоида. Счетчик сидел, высунув длинный язык, и внимательно слушал. Потом треугольная морда повернулась ко мне.
– Я от всей души желаю вам успеха! И не сомневаюсь, что альтернатива возможна… но пока – не вижу ее! Уж простите – не вижу!
Нет!
Счетчик ведь молчит!
Пасть рептилоида раскрылась в улыбке.
Я бросился вперед.
Плетеный стол, прозрачный кувшин с темно-красным вином. Два плетеных кресла. В одном, подавшись вперед, смешно сжимая пустой бокал, незнакомый седой мужчина. В другом, развалившись, отхлебывая вино перед очередной тирадой, чуть-чуть знакомый человек…
Немая сцена.
Мой бывший дед не удержал бокал. Вскочил, не обращая внимания на залитую вином рубашку. Улыбнулся – смущенно, как если бы я застал его в кабинете с раскуренной трубкой и рюмкой коньяка…
– Дед…– сказал я деревянным голосом. – Тебе вредно пить вино.
– Теперь уже нет.
Ему было лет сорок, не больше. Он теперь мне даже в отцы не годился, не то что в деды. Таким я его видел лишь на старых фотографиях, которые дед так не любил доставать…
– Петя…
Обнять его было нестерпимо трудно, словно чужого человека. Знакомые черты исказились – пусть даже молодостью. Наверное, будь дед таким в моем детстве – я вырос бы совсем другим. Не вовремя. Все и всегда происходит не вовремя.
Дед шагнул навстречу.
– Пит… я ведь тот же самый…– тихо сказал он. – Пит, ну представь, что старый хрыч сделал себе пластическую операцию…
Господи… Я ведь веду себя как Маша! Что я ей говорил – о форме и содержании, о том, что душа важнее тела? Значит, это все была чушь? И я готов принять деда стариком или в облике чужого, но только не таким – живым, здоровым, энергичным. Что во мне – ревность к его обретенной молодости… ну, не молодости, конечно, зрелости… тревога за собственную самостоятельность – такой Хрумов с новой энергией примется за мое воспитание… тоска по старому, прикованному к дому, беспомощному, если уж честно, деду? Что во мне? Какие чертики сейчас пляшут в моем подсознании?
– Деда, ну ты даешь…– сказал я. – А чего уж так, на полпути… двадцать пять лет – еще лучше возраст…
Дед ухмыльнулся.
– Понимаешь, Пит, – прежним, ехидным тоном сказал он, – когда имеешь больший выбор, то в любом возрасте находишь достоинства. Вот поживешь с мое – оценишь.