– Эй, куалькуа, помнишь «Свежий ветер»? – спросил я. – Мы не у Геометров случайно?
Сила тяжести и состав атмосферы различны.
– Ага. Спасибо.
Может быть, я полный идиот. И в наказание сейчас получу короткую и малосодержательную жизнь в снежной пустыне… на пару часов, вплоть до окоченения.
– Тогда подскажи, здесь есть что-то живое?
Куалькуа ответил не сразу. Вряд ли он пользовался только моими органами чувств, скорее, смотрел еще и своими глазами, вбирал информацию всеми, недоступными мне, путями…
Да. Повернись влево. Еще. Стоп. В этом направлении, около одного километра.
Сколько я ни смотрел, увидеть ничего не мог.
Но теперь уже выхода не было. Когда вначале действуешь, потом думаешь, добра не жди.
Я побрел по снегу. Куалькуа, выполнив просьбу, затих. Но работу с моим телом не прекращал – я чувствовал, как возвращается чувствительность, одновременно – уходит куда-то холод. Странное ощущение – уже бывшее, дежа вю… Нет, это все-таки не мир Геометров. Конечно же. Но вся Тень, если взглянуть честно, всего лишь бег по кругу. Бесконечная игра в давно сыгранной пьесе. Единственный выход – перестать быть человеком. А что делать, если я не хочу? Легко было философам, психологам, писателям размышлять о судьбе человечества. Отомрет, перерастет, пойдет дальше, ступит на новый виток… Не хочу! Я – не хочу! Но выхода нет, и значит, я буду биться головой о скалы Земли Изначальной, выцарапывать зерна Врат, унижаться и выпрашивать – пусть даже такое спасение ненавистно мне…
Впереди, сквозь снежные заряды, проглянули темные тени. Я остановился, растирая онемевшие руки. Кажется – вышки. Кажется – бараки. Дежа вю. Эй, Гибкие Друзья…
– Ой…
Вздрогнув от звука, раздавшегося совсем рядом, я присел на корточки. Стон?
Да нет.
– Ой да моя родина, Вольная, привольная…
Это скорее походило на песню. Словно кто-то, обделенный слухом и голосом, бормотал окаменевшие от мороза слова.
– Свободная, великая…
Я разглядел певуна. Скорченная, занесенная снегом фигура в громоздком, неуклюжем тулупе. Не похоже было, что человек замерзал. Он сидел на каком-то деревянном чурбане, лицом к баракам и вышкам, и бормотал, бормотал без всякой интонации, переходя от песни к невнятным жалобам…
– Холодно… черт… холодно…
Люди, разговаривающие сами с собой, всегда внушали мне странную, замешанную на жалости, симпатию. От хорошей жизни не будешь искать собеседника в себе – страшный это собеседник, беспощадный.
Ломкий хруст – словно разворачивают застывший на морозе полиэтилен. Сопение – человек вгрызся в замерзшую пищу. Сопение.
Я медленно подходил к нему со спины. И уже стоя в шаге от него, увидел блеск металла. На коленях проголодавшегося певуна лежало оружие – короткоствольный автомат. Я замер.