Шерсть на лошадиных крупах начала уже слипаться, темнеть и лосниться от пота, а в пахах появилась беловатая пена. Стало совсем светло. Кавалеристы то и дело всматривались в небо — «Хейнкели» могли появиться с минуты на минуту. Когда же дневка? Наконец эскадронный значок поплыл с дороги вправо, качнулся и исчез. Колонна втянулась в глубокую сырую балку и встала. Переходу конец, будет каша и будет отдых. Взводы растеклись по мокрым от росы зарослям лозняка. Ожили, залопотали балагуры.
— Поспим, — зевая, как обычно, до треска в челюстях, сказал Отнякин, — от сна никто не умирал!
В четвертом взводе вывернулся из строя красавец сержант Рыженков, кавалерист от бога, чудилось, сросшийся с конем, будто кентавр. Соловый, рослый ахалтехинец нервно крутился под ним, по-лебединому выгибая шею и роняя легкую пену с трензелей. Рыженков отсек последний ряд и приказал:
— Пойдете в охранение. Место — вершина балки, задача — не допустить внезапного на взвод нападения и воспретить ведение разведки противником. Старший — Халдеев.
— Товарищ сержант!.. Товарищ сержант, ведь мы вчера весь день были в разъезде, из седел не вылезали…
В светлых глазах Рыженкова появилось холодное мерцание, а конь его вдруг встал как вкопанный.
— Выполняйте! — будто выстрел.
По дну балки трое кавалеристов проехали метров триста и спешились. Пересветов, едущий в ряду средним — по расчету коновод, — принял повода и остался внизу, остальные полезли по невысокому здесь обрыву и сразу же взялись за саперные малые лопатки. Заскрипел песок с мелкой галькой пополам. Пересветов прикинул: солнце взойдет повыше, тень пропадет, а редкие кусты да заросли ежевики не скроют лошадиных голов и спин, с воздуха все будет как на ладони. Надо маскировать.
Пересветов накрыл лошадей попонами защитного цвета и отпустил подпруги — лошади тянулись к молодой травке. Солнце заглянуло в балку, стало пригревать. Загудели оводы, бросились в атаку слепни, лошадиные мучители…
Коновод есть коновод — руки заняты, а голова свободна, воображение может работать во всю прыть. Невольно Андриан подумал о том, что восемь веков назад, возможно, в этой же балке вот также прятал коней воин русской рати, готовясь к броску на половецкую сторону Донца. Раньше, до войны, Андриана больше всего привлекала в «Слове» романтика дальнего похода, обаяние битвы, поэтическая звонкость древнего сказания. Теперь, после девяти месяцев службы в кавалерийском полку, когда Андриан начал соображать, что к чему в военном деле, сложное переплетение скрытых нервов описания Игорева похода стало проглядываться куда ясней и четче. Как на фотобумаге под воздействием проявителя, появились контуры тактических тонкостей.