— Дорогая тетя Агата! Как я рад вас видеть — точнее, был бы рад, если бы видел! — Шутка, он сразу это почувствовал, вышла довольно плоской. — Тем не менее хочу вас познакомить со своим большим другом, леди Федермор, которая приехала к нам на выходные.
— Леди Федермор? Фамилия как будто знакомая.
— Ну еще бы, конечно, знакомая.
— Она была совсем ребенком, когда я…
— Всем кажется, что я была совсем ребенком, — перебила Хелен, — но уверена, когда мы по-настоящему друг друга увидим…
— Да? Да? — сказала пожилая леди, судя по всему, глуховатая.
— Вы поймете, что перенесли все бури лучше меня.
— Ах, ерунда, — сказала старушка. — Я почти не вижу, даже при свете — но не припомню ни одной фотографии, где бы вы выглядели не так, как должна выглядеть леди.
— Благодарю вас, — сказала Хелен, стараясь не показать, насколько она растрогана. Впрочем, могла бы и не стараться — все равно видно не было.
Так они постепенно продвигались вперед, поочередно здороваясь с гостями, пока не дошли до кресла, стоящего, по-видимому, во главе стола.
— Прошу прощения, — проговорил Валентин, — позвольте спросить, кто вы?
— Я твой отец.
Валентин не сразу пришел в себя. Интересно, слышала ли Хелен?
— Дорогой папа, — начал он, — это мой большой друг, леди Федермор. Я тебе много о ней рассказывал…
В этот момент раздался страшный шум, не то грохот, не то взрыв, и вспыхнули очаги света, но где именно, понять было невозможно. Это, однако, был не такой свет, который может развеять мрак — то были голубые вспышки, острые, как стрелы, они насквозь прошивали стены комнаты, от одного конца до другого. И Валентин сказал себе: «Да это же газ!» Когда-то, много лет назад, в доме меняли газовое освещение на электрическое — вопреки желанию отца («Газ дает гораздо больше света», — заверял тот), — по его настоянию в каждой комнате оставили газовые рожки, на случай, если отключится электричество, на что он искренне уповал. И вот теперь этот газ — но не обычный, какой подведен к конфоркам, а весьма похожий на иллюминацию где-нибудь на старинной ярмарке — со всех сторон пронизывал комнату; голубые стрелы, как вспышки молнии, просто светились, практически ничего вокруг не освещая, и придавали зловещий блеск лицам сидящих за столом.
Валентин схватил Хелен за локоть.
— Идем отсюда! — сказал он, и через миг они очутились в холле, который не грозил им никакими сюрпризами, Валентин даже не помнил, пришлось ли им с Хелен открывать и закрывать дверь столовой.
С глаз долой, из сердца вон. Воспоминания о только что произошедшем, не то от волнения, из-за которого нередко стираются детали незаурядного происшествия, не то по какой другой причине, уже подергивались пеленой; они не исчезли совсем, оставив после себя легкое… ощущение? чувство? подспудную убежденность? Дом, как он теперь понял, больше ему не принадлежит — есть другие претенденты. Но ему и в голову не могло прийти, что им по-прежнему владеет отец. Эта мысль еще больше усиливала его только что возникшую и все возраставшую тревогу. В конце концов, кто бы ни был хозяином, Хелен его гостья, и все это прекрасно понимают; тем не менее встретили ее безобразно. Даже не показали ее комнату: где она, собственно говоря? Наверху, это ясно, но которая именно? Восточная спальня? Южная? Размышления об устройстве на ночлег и о том, есть ли там поблизости ванная комната, ввергли его в смятение. Обо всем этом должен был позаботиться теперешний владелец дома, видимо, это отец, ведь мать уже давно умерла — или нет? За столом ее не было, во всяком случае… ему так показалось, ну а церемония представления грубо прервана фейерверком. Кто-то, конечно, в курсе, но где этот «кто-то»? Где вообще все? Он никак не мог заставить себя снова войти в эту комнату, где вспышки голубых молний (уж их-то он хорошо помнил) озаряли вскинутые вверх перепуганные старческие лица его родственников и, возможно, вот-вот станут причиной пожара, несмотря на неистребимую веру отца в то, что газ абсолютно неопасен.