На глазах обеих армий Георгий протащил оглушенного «гробоискателя» за своим конем и швырнул у древнего знамени. К ногам Предславова жеребца. К сапогам подбежавшего Никеши. Жаль, из Авзона не видно, что сталось с «лучшим из лучших»…
Пригнулись седые травы, развернулись, птичьими крыльями захлопали стяги, поймавшим солнце булатом блеснул взор Яроокого.
— Хорошо бился, княжич, — одобрил Предслав, глядя на валяющуюся в траве железную куклу. — Показал поганым, что мы не одни. Только как тебя теперь называть? Георгием Никифоровичем или Юрышем?
Рука сжимается на древке, принимая знамя у роска. «Как тебя называть?» Такой простой вопрос… Если понять, кто ты уже есть, кем становишься, кем хочешь стать.
Раньше… Раньше Георгий Афтан мало думал — для этого был Андроник. Сейчас тоже можно не думать. Он там, где ему надлежит быть, и с теми, кто стал дорог. Роски трижды приняли Юрыша к себе — в Намтрии, в Залесске и здесь, на Волчьем поле. Если Тверень устоит, у Юрыша будет дом, братья, дело, длиной в жизнь. Хорошее дело — понятное, чистое, только он не Юрыш, он Георгий Афтан.
— Если я сегодня умру, — негромко сказал севастиец, — то за вас, но тем, кем родился.
— Значит, Георгий, — словно запоминая, откликнулся Предслав. — Ну, брате, прости, если что не так.
— И ты, брате, прости! — вот так и дают главные клятвы. Для себя и про себя, но глядя в глаза тому, кто не лжет. — Хайре!
Отец поравнялся с матерью, и Леонид, закусив губу, сделал первый шаг. Сколько раз он провожал царя и его воинов, сколько раз шагал в алом строю, но никогда еще не водил в бой других.
Рыжая собачонка кинулась под ноги, ошалело заметалась, шмыгнула назад. Старик Филон миновал кривую оливу, давшую приют доброй дюжине мальчишек, кто-то вскрикнул или застонал. Тень старого дерева перечеркнула белую стрелу дороги. Она лежала на пути, деля жизнь на две неравные половины. Позади — девятнадцать лет, впереди — три дня и неизвестность…
Если удастся уцелеть, он вернется в Анассеополь и свернет шею Итмонам. В память брата, но именем Леонида. И еще в память тех, кто, повторив сегодня подвиг гисийцев, сомкнутым строем перейдет Темную реку и исчезнет в звездной вечности. Их там пятьсот без двоих… Значит, им с Никешей жить и драться за ушедших, а Итмоны подождут.
— Да, василевс, Итмоны подождут. И я подожду…
Тот же голос, что в лесу. Кто он, говорящий с василевсом на чужих берегах? Морок? Древний бог? Ангел? Сатана? Кто бы ни был, пусть ждет!
Гортанный то ли крик, то ли вой. Ямназай требует боя. Хорошая примета. Тот, кто теряет терпение, становится уязвим. Можно было об этом напомнить, но севастиец промолчал. А хоть бы и сказал, Предслав вряд ли бы услышал. Лицо инока было спокойным и строгим, шлема он так и не надел, выходя на Господень суд с непокрытой головой.