— Нельзя ему в Орду ехать, — непреклонно заявил Обольянинов. — Убьют ведь, чего себя обманываем.
Кашинский, Обольянинов и Верецкой дружно взглянули на Годуновича, однако на сей раз хитроумец только опустил голову.
— Убьют, — вполголоса подтвердил он. — Чего Болотичу и надо.
— Нельзя ехать, — только и смог повторить Анексим Всеславич. Была еще надежда, что Ставр что-нибудь да измыслит. Но если уж и он говорит — «убьют»…
— Юрьевича ж разве переубедишь, — буркнул воевода. — Себя во всем винит.
Четверо бояр переглянулись. Что оставалось делать? Исполнить княжью волю и отправиться на верную погибель? Смерти никто из них не боялся, но спасет ли она Тверень да и остальную Роскию?
Так и ехали под волчий вой да собственные черные мысли.
2
Никого не стал слушать князь Арсений Юрьевич Тверенский. Ни бояр, впервые дружно павших пред ним на колени; ни жены, почерневшей от горя и лежавшей, словно при смерти; даже от детей он отвернулся, только одинокая слеза по щеке скатилась.
И бояр всех дома оставил, несмотря на обещание, данное не где-нибудь, а в Лавре. Юный Святослав Арсениевич усаживался княжить на Тверени. Оставались набольшие советники. Оставался воевода Симеон, оставалась большая часть старшей дружины. Сперва князь выкликнул охотников ехать с ним, но, когда, как один, вызвалась вся дума, все воины во главе с Ореликом, стукнул кулаком по столу, бросил в сердцах, что Тверень без крови живой оставлять нельзя, и сам стал отбирать себе в посольство — молодых, несемейных, не единственных сыновей у живых родителей или же тех, чьи отцы-матери уже отошли ко Длани.
Отказал он и Анексиму Обольянинову. Мол, незачем тебе туда, боярин, случись что — сыну моему понадобишься.
И уехали. Провожать князя вышла, наверное, вся Тверень. Княгиню Елену вывели под руки, но на людях она не пролила ни слезинки. Весь путь до самых ворот забило народом, бабы плакали, мужики стояли понурившись.
— Да что такое с вами?! — осерчав, крикнул князь с седла. — Чего живым меня хороните?! Вернусь я, вернусь, вам говорю!
— Не езди, княже! — вдруг выдохнула толпа, словно один человек.
Никто не сговаривался, знака не подавал — нет, поистине сама Тверень заговорила сейчас со своим князем.
— Не езди!
Арсений Юрьевич, казалось, растерялся. Толпа стояла плотно, смыкались ряды тулупов и женских цветастых платков.
— Опомнитесь, неразумные! — возвысил голос владыка Серафим. — Князь Арсений Юрьевич за всех вас в Юртай едет, не просто так! Всей земле он заступник, не может он здесь сидеть!..
Трудно сказать, что подействовало — слова ли епископа, насупленные ли брови князя или мрачно-обреченный вид его немногочисленной дружинки, окружавшей санный обоз, груженный дарами да припасом в дорогу.