Пейпиво принялся швырять в Лапочку клочья одежды, один из которых, на вид ничем не отличавшийся от прочих, но тяжелее и пропитанный благородным земным напитком, проскочил сквозь лес плетей и подкатился к самой туше.
Плети захлестали с удвоенной энергией, но разведчики заметили, что Лапочка замерла на месте. Кончики плетей начали вянуть и бессильно поникать. Заврик и Пейпиво метнулись сквозь них вперед — те уже никуда не целились и могли только оцарапать — и увидели Лапочкины глаза. Их оказалось не меньше двух десятков, разбросанных по всему телу, но тело было покрыто чем–то вроде акульей кожи, только более плотной и прочной. Чем же их отрезать, такой облом на самом интересном месте! Заврик зашипел от злости и, хрупнув, откусил два.
Отскочили. Лапочка еле шевелилась. Пейпиво пригляделся и подобрал коньячный тампон. «Правильно. — подумал Заврик — улики оставлять нам ни к чему». Но Пейпиво поднес тряпку к лицу, осторожно развернул и быстро и незаметно вылакал оставшиеся полбутылочки. Он, оказывается, старательно изображая свихнувшегося от нервного напряжения, сумел не только отвернуть пробку, но и плотно закрыть ее, когда вылилось, по его мнению, достаточно.
«Ну и шельма! — восхитился Заврик, выплевывая крошки зубов — Что ж это он может пить в натуральном своем облике!»
Пейпиво блаженно отдулся:
— Финита. Понесли их, эти зенки, пока еще моргают.
XII
Наконец–то разведчики удостоились лицезреть Бунубадама. До этого они нигде не видели никаких его изображений или телепередач с его участием. На люди он также не показывался — то ли из соображений секретности, то ли это считалось очень уж великой честью.
Бунубадам им не понравился. Толстая сальная брюзгливая рожа, плохо выбритая. Бегающие масленые буркалы навыкате, рыхлый пористый шнобель с вывороченными волосатыми ноздрями, пухлые слюнявые губы–вареники, жлобские усы, наглые бакенбарды. Одет он был сравнительно скромно, в светло–серую тройку, но сине–розовая рубашка с пластроном (пиджак и жилет были распахнуты настежь), по которой привольно раскинулся широченный галстук в зелено–золотистых разводах, была уж вовсе ни к чему. Клапан на ширинке был сделан очень узким и виднелись края больших золотых пуговиц.
Рядом с ним сидела, видимо, Оло–Шис, удивленно смотревшая на разведчиков. Они тоже воззрились на нее с удивлением. На конкурсе красоты она, наверное, не поднялась бы выше второго круга, но лицо ее было энергичным и сосредоточенным, а в глазах светился живой ум.
Пейпиво и Заврик молча протянули лапочкины глаза. Что–то сказать все равно невозможно было — от рева зрителей тряслись украшения Оло–Шис и содрогались кончики Бунубадамовых усов, но даже этот рев перекрывал голос диктора: