Абдукадыровым убили лошадь, Макарычу прострелили руку повыше локтя.
Схватки с белоказаками стали настолько обычным делом, что, если какой-нибудь день проходил сравнительно спокойно, Степанишин начинал нервничать. «Что это они, паразиты, расписание нарушают? — говорил он. — Нехорошо. Так у нас в карабинах и смазка загустеет».
Но наше счастье, что генерал Толстое не смог бросить против нас крупные силы. Как объяснил мне Джангильдин, он, опасаясь прорыва, боялся снимать войска с фронта. А с мелкими отрядами белых и алаш-ордынцев мы давно уже научились воевать.
Наконец в ауле Кошкар-Ата наш взвод разведки столкнулся с заставой красных. Вначале, пока не разобрались, чуть было не перестреляли друг друга, но я первым увидел звёздочки на фуражках и завопил что есть мочи: «Это же наши, наши!» Тогда мы бросились обнимать красноармейцев, целовать, а они смотрели на нас расширенными от удивления и ужаса глазами и всё никак не могли сообразить, что это за черти такие вынеслись на них из степи — оборванные, грязные, бородатые, в засохших кровавых бинтах.
— А ты откуда взялся, белый шайтан? — спросил меня боец-казах.
Я вначале не понял, о чём он ведёт речь, но когда мне принесли осколок зеркала и я взглянул на себя, то понял недоумение казаха. Мои волосы, брови до того выгорели на солнце, что стали походить на свежую ячменную солому. Гимнастёрка, фуражка с обвисшим матерчатым козырьком тоже были белыми, словно песок пустыни, — солнце и пот сделали своё дело, а если к этому прибавить, что мой добрый конь Мальчик тоже был белого цвета — от рождения, конечно, — то и впрямь мы с ним издали походили на белое привидение, а может быть, на вывалявшегося в муке кентавра. Абдулле очень понравилось выражение казаха, и он потом долго ещё звал меня белым шайтаном, а я его поправлял: «Не шайтан, а всадник». «Белый всадник» — в этом есть, кажется мне, что-то от Майн Рида.
На следующий день подтянулся и караван.
К встрече было всё готово. В центре аула соорудили трибуну. В почётном карауле выстроились войска. А как только авангард нашего отряда начал втягиваться в аул, оркестры грянули «Интернационал».
Встречать нас приехали командующий фронтом товарищ Зиновьев и председатель Актюбинского Совета товарищ Коростелев. Были речи, были слёзы и снова объятия и поцелуй. Я тоже плакал от радости и от счастья, и Кравченко плакал, и Абдукадыров, и даже наш грозный командир взвода Макарыч кашлял, сморкался и тёр кулаком покрасневшие глаза.
На митинге товарищ Зиновьев сказал:
— Товарищи! В невероятно трудных, в нечеловеческих условиях вы преодолели три тысячи километров, чтобы дать нашему фронту оружие. Этот подвиг по плечу настоящим героям, настоящим революционерам!